Красная тетрадь

– Вы, обалдуи, слышите, что инженер говорит! Хотите, как в прошлый раз?! Назад все, в лес! А ну, бросай колья! Бросай, я тебе, каналья, говорю!

Прямо перед почти смешавшимся казачьим строем вдруг возникло ослепительно-яркое пятно. Измайлов напряг мутящееся от возбуждения и боли зрение, попытался понять.

Вера. В невероятно яркой, алой с золотыми кистями шали («откуда у нее такая?! Немыслимая вещь, такое только цыганки носят, да разве в театре… Но зачем надела, понятно, – чтобы разом внимание привлечь. Умна, стерва!»)

– Воины! Мужчины! – лишь слегка возвысив свой обычный голос, произнесла Вера. – Что ж вы делаете? С кем воевать собрались?! С бабами и детьми? Приискового инженера, Измайлова Андрея Андреевича, который еще до вас, один, мужиков успокоил, едва не убили. Что еще? Остановитесь, казаки! Не отмоетесь после!

Есаул, с трудом сдерживая пляшущего от возбуждения коня, глядел на Веру со смутной смесью ярости и восторга. Прочее постепенно стихало.

Вера смотрела. Медленно, уверенно переводя взгляд с одного мужского лица на другое.

«Повернись по-другому, и она могла бы стать великой драматической актрисой, – внезапно подумал Измайлов. – Редчайший дар – умение превращать молчание в крик…»

Очнувшиеся рабочие потихоньку огибали усадьбу Печиноги и пропадали в лесу, уводя с собой баб, девок и детей. Вслед за ними куда-то незаметно исчезали и жандармы. С лиц казаков медленно сползал угар безумия. Оставалась обескураженность и, пожалуй что, запоздалый страх.

– Есаул, что произошло? – ладонью утирая кровь с шеи, спросил Измайлов. Он по прежнему фактически сидел на плечах двух дюжих рабочих, и потому находился с конным казачьим предводителем почти на одном уровне по высоте.

– Вы… вы и вправду инженер? Успокаивали их? – бравый вояка уже и сам все видел, и испытывал по этому поводу самые яркие, противоречивые чувства. Все они отражались на его нервически дергающемся лице и особенно на яростно шевелящихся усах. Прихотливые и несимметричные движения есауловских усов отчего-то показались Измайлову невероятно смешными. – Мы… мы просто получили приказ… из уезда… Брали банду Дубравина. До того. Остяк навел. Тайное гнездо душегубов открыли. Там… сопротивлялись, канальи! Три… три моих человека погибло! – усы на мгновение траурно повисли, но тут же снова воинственно взлетели вверх. – Всех! Всех к ногтю! Больше безобразить не будут! И Дубравину конец настал! Но… сказали, здесь – бунт! Распоряжение жандармского офицера… Из Ишима… Курьер пакет привез… Контора горит, служащих едва ли не всех поубивали. Мы неслись, едва коней не загнали… А тут… Вы уж…

– Рассудите сами, есаул, – негромко, мягко, знакомо произнес Измайлов. – Откуда они в Ишиме еще прежде могли знать, что у нас – бунт? Разве только сами его и устроили…

– Да… – есаул выкатил и без того слегка выпученные глаза. Усы вопросительно заходили туда-сюда, словно принюхивающиеся мыши. – И вправду… – откуда?!… Вы уж, господин инженер, меня… Даже не знаю, как и сказать-то…

– Ладно, пустое, – Измайлов слабо махнул рукой, отметая все грядущие длинные извинения и заверения в совершеннейшем почтении, к которым казачий офицер явно примеривался (По крайней мере, усы демонстрировали именно эти поползновения). – Обошлось и – ладно! И… вы поставьте меня теперь, пожалуйста, на место, – обратился инженер к поддерживающим его рабочим.

– Извольте, Измайлов, я отвернусь. Но право, мне доводилось видеть мужчин без рубашки. Всяких. Я же по сословию крестьянка, потом прислуживала в господском доме в Петербурге. Вы знаете?

В Верином доме было жарко и душно. Измайлов задыхался и дышал ртом. В носу что-то хлюпало. Вера привела его к себе, поддерживая под локоть, как будто он был институткой, потерявшей сознание на балу. Когда они шли рядом, он заметил, что она выше его ростом.

«Если бы он умел говорить так, как вы, его бы не убили», – сказала Вера сразу после того, как есаул построил и развернул своих казаков.

Измайлов хотел возразить, но потом передумал.

Теперь она предлагала ему снять измазанную кровью рубашку и надеть чистую, принадлежавшую когда-то Матвею Александровичу Печиноге.

– Да, я знаю, – сказал Измайлов, отвернулся к окну и, не глядя более на Веру, стянул разорванную и выпачканную рубашку.

Присутствие Веры за спиной чувствовалось, как чувствуется зимней ночью присутствие костра. Невидимые теперь, но отчетливо представляемые движения напоминали пассы крупной змеи.

– Господи, Измайлов, какая у вас спина, – сказала женщина. Он услышал сзади ее шаги. Горячая, жесткая и сильная ладонь легла на его здоровое плечо и спустилась вниз до лопатки. Когда она убрала руку, он едва удержался от того, чтобы податься вслед за ладонью. Мышцы напряглись почти в предельном усилии.

– Какая же? – с отчетливой хрипотцой в голосе спросил он.

– Спина человека, который вовсе не вынесет неправды и неволи, – тут же сказала она издалека.