Красная тетрадь

Минуя все промежуточные инстанции в администрации и самих хозяев прииска – Петю и Машу Гордеевых, Вера навела кое-какие справки, пошепталась несколько вечеров с молодой остячкой, прибиравшейся в здании приисковой конторы, и направилась прямиком к Алеше.

Коверкая русский язык больше обычного, непрерывно и слащаво улыбаясь, Алеша высказал обоснованные сомнения в целесообразности задуманного Верой.

– Мужики, однако, боятся! – сказал он. – Четыре племянника посылал, всех мало-мало вон погнали. Бежали, в ноги падали, тряслись, как лист на осине: бей-ругай, Алеша, не посылай на прииск. Придут, однако, проклятые, ничего не купят и смеются: ты еще здесь, косорылый-косоглазый? Ну жди, скоро тебя убивать мало-мало придем! Русские тоже не идут, боятся. Проклят, однако, говорят, прииск. Зачем тебе ента морока? Кушать-одеться есть? Копейка на деток есть? Вот и сиди спокойно.

– Не хочу сидеть, – флегматично, едва ли не зевнув Алеше в лицо, ответила Вера и поднялась со стула, сразу став почти на голову выше низкорослого инородца. – Хочу, мало-мало, пробовать. С приисковыми договорюсь, однако… –

И без улыбки добавила несколько фраз на остякском языке, из которых следовало, что он, Алеша, не пожалеет, связавшись с Верой Михайловой. Прибыли будет не менее, чем от племянников.

Мятого и битого жизнью Алешу трудно было чем-нибудь не только поразить, но и, как сказал бы он сам, даже мало-мало удивить. Но теперь, неосведомленный о Вериной феноменальной языковой одаренности, он был сражен наповал. Впрочем, чести ради следует заметить, что впечатление на пожилого остяка произвела не только та легкость, с которой странная женщина, не то вдова, не то молодуха, говорит на его родном языке, но и ее необычные для самоедских женщин стати, и даже зрелый и чистый бабий запах, который буквально видимым для Алеши образом (как и все таежные жители, он имел чрезвычайно чувствительное обоняние) клубился вокруг ее высокогрудой и крутобедрой фигуры.

Ударили по рукам. Согласно обсудили порядок и подробности. В процессе обстоятельной беседы Алеша продолжал удивляться возможности так говорить с русской бабой. На какой-то момент он даже бросил кривляться и паясничать и заговорил по-русски вполне правильно и серьезно, так, как позволял себе говорить лишь с Иваном Гордеевым, да и то не всегда.

С местечковой шустростью прознав про Верины намерения и начинания, явился к ней какой-то самодеятельный «комитет» от приисковых рабочих. Глядя со злобной опаской, потребовали, чтобы цены в возрождающихся лавках устанавливались «по справедливости». Сумрачные, мятые облики членов «комитета» отчего-то напомнили бывшей крестьянке Вере невсхожие семена. Пряча усмешку, Вера невзначай положила руки на загривки дрожащих от возбуждения Брана и Медб (в дом редко заходили чужие и теперь волко-собаки не знали, как правильно поступить: то ли смирить себя в угоду хозяйке, то ли броситься и немедленно разорвать незваных пришельцев, дурно пахнущих страхом, агрессией и давно не стиранной одеждой). «Комитету» Вера не сказала ни «да», ни «нет», и те ушли, несолоно хлебавши.

Торговать в лавках Вера по-первости наняла покалечившихся на работах инвалидов, и тем сразу повернула мнение поселка в свою пользу. Инвалиды были нищи и запойны, к честной и спорой торговле непригодны вовсе. Однако, «милость к падшим» в Сибири была распространена мало, среди хозяев вообще никак, и потому ценилась наособицу. «Неужели я ошибся?» – думал Алеша, вспоминая желтый волчий блеск в глазах Веры и ее странных собак. Скоро стало ясно, что не ошибся.

После пары месяцев торговли, Вера тихонько, под каким-то невидным предлогом выкинула инвалидов прочь, и наняла двух грамотных немолодых мужиков, мало пьющих и тяготившихся работой в раскопе, молодого ханта, не числящего Алешу в своих родственниках, и ядреную русскую бабу-вдову. Пертурбации поселок заметил, но парадоксальным образом одобрил. После Вера вела регулярную и таинственную для непосвященных работу со своим «персоналом». Цены в лавках постепенно образовались не меньше Алешиных, но обхождение с рабочими было неизменно вежливым, в солонине не было мух, а прилавок, столы и полы в питейной лавке тщательно мылись со щелоком. Появилась даже особая услуга: упившихся до положения риз молодой хант доставлял домой на специальной подводе, сдавал родным, помогая уложить «кормильца», и оставлял чекушку на утреннюю опохмелку. Во сколько обошлась им эта услуга, рабочие узнавали много позже, по записям в кредитной книжке, но злобились не слишком, так как во время текущего эпизода все были довольны. Бабам не надо было караулить хозяина, чтоб не замерз под забором или не ушел в тайгу; мужик, пропив все деньги и просыпаясь с трещащей башкой, наверняка знал, что лекарство уже доставлено и стоит рядом с лежанкой.