Красная улица

Один из тех, что стояли у крыльца, направился к подводе. Достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что за человек подходил к телеге — или вор, или сорвиголова. Лицо угреватое. Глаза маленькие, посоловевшие, видно, никогда не глядели трезво.

— А это что за придурки? Откуда? — крикнул он так, будто расстояние между ним и подводой с километр.

— Да так, — отец повел плечом. — Обыкновенные люди. Пристанища ищем. Хата наша сгорела.

— Сгорела? — рыкнул полицай. — Туда ей и дорога. А с чего это ты вдруг над господином Петром Маторжеником вздумал насмехаться, а? На быке его под гору галопом возить, а? Ну-ка, хлопцы, реквизируем — так, что ли, говаривали комиссары? — этого рогатого, чтоб новой власти не позорил!..

— Люди добрые! — заплакала мать. — Зачем же вы?.. За что?

Но угреватый решительно взялся за ярмо.

В это время оглянулся их попутчик. Он посмотрел на мать — на ней лица не было. Дрожащие руки прижаты к груди.

— Ну, будет тебе, — крикнул он своему товарищу. — Попугал — и довольно. Пошли ко мне опохмелимся.

Угреватый во весь рот улыбнулся, показав непривычно маленькие зубы, как у белки.

— О, это другой коленкор! Как раз и погода благоприятствует.

Полицаи ушли, а бык, расправившись с сеном, наконец тронулся.

К вечеру приехали на хутор Яновку. Всего несколько хат, среди них одна побольше — видно, молочная ферма. Еще чувствуется запах прокисшего молока.

Отец повернул туда.

Никакой мебели там не было, зато на полу полно всякого хлама. И хотя в выбитые окна свободно дул ветер, дыхание забивало кислым молоком. Отец осмотрел большую комнату, заглянул в ту, что поменьше, удовлетворенно кашлянул.

— Печка есть. Живем! — Стал на пороге, крикнул матери:

— Старуха, будем выгружаться. Нашли, как говорил Сашко, партаменты.

Отец с матерью принялись за уборку, а Спиридона с Иваном послали поискать соломы.

Низкая луна залила бледно-красным светом хутор и поле. Хлопцы настороженно оглядывались — вокруг было жутко и тихо, как на кладбище. Хотя бы собака залаяла или корова замычала, не говоря уже о человеческом голосе…

— Гляди, гляди! — вдруг прошептал Иван и показал пальцем.

Спиридон повернул голову. В хате, стоявшей неподалеку от молочной, засветились два окна. И так стало легко на душе у ребят, когда они увидели эти светящиеся окна…

Принесенную ребятами солому экономно разостлали на полу, накрыли тряпками. Легли вповалку.

Мать громко вздохнула:

— Нашему Сашуне хотя бы такая постель.

Утром отец пошел к соседям.

— Расспрошу, что здесь и к чему. Да и на хлеб надо зарабатывать. Может, подскажут.

Вернулся немного повеселевший.

— Видно, неплохие люди. Хоть и скрытничают, боятся лишнее слово сказать. Ничего удивительного. Время такое… Сказали, что тут недалеко ферма осталась. Колхозная. Немцы уже прибрали ее к своим рукам и набирают людей для ухода за скотом. Ивана возьму с собой. Мать дома будет. Ну, а Спиридону придется возвращаться к своей старой «прохвессии…». В Торчине, сосед говорит, его Павлом зовут, можно пастухом наняться.

Спиридон вырезал крепкую ореховую палку, сплел из ремня, найденного на хуторе, кнут, прикрепил его к кнутовищу. И пошел в Торчин.

«УЧИСЬ ПОКОРНОСТИ…»

Хата возрожденного кулака Среды, к которому Спиридон пришел наниматься, длинная, потому что вместе с амбаром. Ворота высокие, дощатые, но сквозь щели заглянуть можно. Огромный пес на цепи ходит, мохнатый, страшный. Спиридон не отважился открыть калитку — с таким псом шутки коротки. Постучал кнутовищем. Вскоре звякнул запор и за калиткой показался человек. Приземистый, худой, руки длинные.

— Тебе кого? — спросил он, задравши козлиную обсосанную бородку.

— Хозяина.

— Я хозяин… По всему видно, пасти хочешь? Ладно. Погоди, я загоню в будку Гаврилу, во дворе потолкуем.

Хозяин повел Спиридона к сараю.

— Откуда? Из Яновки, говоришь? Ну, из Яновки так из Яновки. Пионером был?

Спиридон замялся. Среда снисходительно хлопнул его по плечу:

— Вижу, вижу — был. Забудь навсегда об этом. Отвыкай от пионеров и от Советов… Учись покорности, а то не проживешь. Время такое… другой бы тебя за пионеры знаешь что?.. Я сам настрадался при Советах — до нитки обобрали, но мстить не буду. Ну, пошли к коровам.

Сарай немалый, но для трех коров и телки тесноват.

— Вот они, мои красавицы, — то одну, то другую любовно хлопает по спине Среда. — Чуть забрезжит, чтоб был возле коров. Ясно? Они ласку любят, ты не очень кнутом размахивай, я тоже умею кнутом махать. Усвоил?..

И вот опять он, Спиридон, пастух, как при панской Польше. Пологая долина заросла травой, сорняками. Вот это и пастбище.

Молчало поле, молчало небо, молчал ветер…