Красная Валькирия

  - Летать на коне и размахивать браунингом, неправда ли? - вполголоса, язвительно, переспросила она.

  - Думаю, что нашей героине не удержать копья. Браунинг полегче будет, - ответил Ларисе тенорообразный голос.

   На нее, обернувшись вполоборота, смотрел молодой человек богемного и потрепанного вида: наверняка - поэт. Его лицо было незнакомо Ларисе: она не знала почти никого из собравшихся здесь. Поэт Жорж Иванов, ее давний друг и поклонник, выехал за границу вместе с будущей женой - поэтессой Ириной Одоевцевой - и Лариса сама помогла ему в этом. Ларисе, как тайной ценительнице стихов Жоржа, пришлось заверить товарищей по партии, что Иванов уезжает не навсегда и, проветрившись в сытой Европе, непременно вернется, чтобы строить социализм с остальными гражданами.

   Жоржу Лариса помогала охотно, но Одоевцева - ученица Гумилева и, по слухам, его последняя любовь, раздражала товарища Рейснер. Равно как и другие, некогда близкие к Гафизу дамы - Маргарита Тумповская, Ольга Арбенина, Нина Берберова и, конечно, вдова - Анна Энгельгардт. Только к Ахматовой Лариса испытывала благоговейный восторг и готова была помогать ей - без тени ревности и боли. Но не Одоевцевой и не Энгельгардт! Впрочем, ради Жоржа Иванова пришлось помочь и контрреволюционной поэтессе Одоевцевой, писавшей клеветнические баллады о красноармейцах. В одной из таких баллад Одоевцева обвинила красноармейца в подмешивании в хлеб толченого стекла. Лариса немедленно откликнулась на эту балладу жесткой заметкой, походившей на обвинительный приговор - товарищ Рейснер считала, что такие ученицы компрометируют Гафиза. Но теперь и Жорж Иванов, и Одоевцева были далеко - в сытой буржуазной Европе - и Лариса почувствовала себя немыслимо одинокой. Гафиза расстреляли, Жорж уехал... "Иных уже нет, а те далече", - Лариса впервые до конца поняла болезненный и горький привкус этих пушкинских строк.

  - Какое счастье, нет, какое чудо, что мы снова собрались здесь! А я-то думала, что "Собака" закрылась навсегда! Еще тогда, в пятнадцатом! - проигнорировав язвительную реплику незнакомого юнца, воскликнула комиссарша.

  Она уже забыла о том, что сама носила комиссарскую кожанку и летала на коне перед строем, что она - тот самый "кровавый лебедь". Ларисе казалось, что она снова среди друзей, и не было ни Первой мировой, ни революции, ни Гражданской. Славное боевое прошлое вспыхнуло пожаром и тут же погасло, как будто его и не было.

  - Мы собрались, но не все, - глухо, скорбно ответил ее неизвестный собеседник, и счастливое забытье мгновенно рассеялось. - Вы же знаете, товарищ Рейснер, что Николая Степановича расстреляли...

  Лариса вздрогнула, как от удара, и по минутному замешательству "товарища Рейснер" молодой поэт, слушавший лекции Гумилева в петроградском Институте живого слова, понял, что это напоминание может иметь для него самые неприятные последствия. Он замолчал и отвернулся.

  - Знаю ли я? - прошептала ему в спину Лариса. - Мне ли не знать? Я хотела спасти его, но не успела... Если бы в это время я была в Петрограде!

  Но юнец-поэт уже не слушал Ларису, он перешептывался с сидевшей рядом гражданкой, которую называл Идой. Лариса догадалась, что это ученица Гумилева, поэтесса Ида Наппельбаум, которая не побоялась носить Гафизу передачи в тюрьму. Ида бросила на Ларису быстрый, вопрошающий взгляд и тут же отвернулась.

  Ларисе хотелось поговорить с этой девушкой, сделавшей то, на что не осмелилась вдова - Аня Энгельгардт, но короткий, укоряющий взгляд Иды попал ей в самое сердце. "Почему вы не спасли Николая Степановича? Почему вы не попросили за него своих товарищей-чекистов?" - спрашивали темные, глубокие глаза Иды. Оставалось смотреть на сцену, но и происходящее там не принесло Ларисе облегчения.

  - Лера, нет! Что сказать ты хотела?
  Вспомни, лебеди верят в Христа.
  Горе, если для черного дела
   Лебединая кровь пролита, - обратился к героине ее жених, исландский царевич-поэт Гондла, и Лариса машинально коснулась рукой шеи, как будто хотела нащупать нательный крестик, которого давно уже не носила. Она лишь иногда ощущала его холодный след - похожий на прикосновение к телу прозрачной морской влаги...

   "Снитесь Вы мне почти каждую ночь. И скоро я начинаю писать новую пьесу, причем, если Вы не узнаете в героине себя, я навек брошу литературную деятельность", - эти слова из письма Гафиза, как обломки разбитого штормом корабля, всплыли из глубин ее памяти.