Красная Валькирия

  - Я не опасаюсь, я знаю, - ответил Федор Федорович. - Меня в живых не оставят! Но кое-что сделать я еще успею, и как следует вмажу этому усатому мерзавцу!.. За себя, за Лару Рейснер, за ее семью, за всех, кого его проклятый режим лишил жизни, чести или доброго имени.

  - Благородно, Федор Федорович, - похвалил его Фондаминский, без особого, впрочем, восторга. - Поздновато, правда... Но "спасен будет и пришедший в последний час"!

  Екатерина Александровна Рейснер умерла вскоре после смерти дочери, при невыясненных обстоятельствах. По официальной версии - выпила сырого молока, как и дочь, и заболела брюшным тифом, от которого уже не оправилась. Федор в эту версию не поверил ни на мгновение, догадывался о страшной и обычной в те злые времена правде. Он не сомневался - смерть Ларисы тоже была насильственной, и Екатерина Александровна, дежурившая у постели дочери, знала об этом. С таким знанием - только в могилу...

  Через год после смерти жены скончался и Михаил Андреевич Рейснер, один из создателей первой советской конституции. Казенная версия гласила: профессор угас от тоски по жене и дочери. Федор Федорович предполагал, что профессора убрали вслед за Ларой. Алешу, приемного сына Ларисы, Раскольников успел отправить к его настоящей матери, поломойке из Свердловска. Мысленно повинился перед душой Лары: кроме этого, для мальчишки он ничего не мог сделать. Увезти чужого ребенка за границу ему бы никто не позволил. Больше о судьбе мальчика Федор Федорович ничего не знал.

  Все чаще Раскольников задумывался над тем, какую безжалостную и разрушительную силу вызвала к жизни его революция. Порой он казался себе колдуном, который освободил такие ужасные потусторонние силы, что обуздать их, и даже спасти себя было уже невозможно! По дороге в Париж, любуясь мирными, ухоженными французскими полями, чистенькими нарядными домиками, серыми шпилями церквей и гордыми башнями старинных замков, Федор вспоминал разоренную Россию и голодную Украину, по которым нес его поезд по дороге в Болгарию. Грязные города, опустошенные села, жутковатые развалины церквей, тощие поля, которые мало что могли дать выжатым до капли голодным колхозам. И повсюду над этой серой безысходностью - торжествующие лозунги на ярком кумаче. Революция победила...

  "Что же мы сделали с Россией? - думал он. - Неужели мы не хотели ей счастья? В чем ошибка? Может - все, с самых истоков, было не так, неправильно?! Выходит, мы боролись, страдали, гибли и убивали других для того, чтобы к власти пришел Сталин и превратил всю страну в "исправительный объект особого режима"?".

  Ответить себе на эти вопросы у Раскольникова не хватало решимости. Он подолгу беседовал сам с собой, словно одержимый. Сочинял "Открытое письмо Сталину". "Это будет мое послание опричному царю Ивашке Грозному, Кобе-Джугашвили, - горько усмехался он. - От нового князя Курбского, который ему и его кромешникам - больше не слуга!".

  В парижском театре Сен-Мартэн поставили пьесу Раскольникова "Робеспьер". В молодом генерале Бонапарте, штурмующем ратушу, где укрылись якобинцы, пришедшие на премьеру "русские парижане" узнали Сталина. "Польстили вы советскому диктатору, - сказал Раскольникову Фондаминский. - Ну какой он Наполеон? Скорее, помесь Фуше с Талейраном... Ленин - это конечно, Робеспьер, тут я согласен. Только гильотины у вас не было - расстрельными нарядами обходились, или веревкой".

  Премьера в театре Сен-Мартэн, как и связи Раскольникова с "белоэмигрантами", привели Сталина в крайнее раздражение. В Париже "невозвращенца"-полпреда стали "пасти" агенты советской разведки. Однако Раскольников, воспитанный большевистским подпольем, нутром почувствовал слежку и уехал с семьей в Ниццу. Но и там его не оставляли "без присмотра". Стальная натура красного "кондотьера" не выдержала всех испытаний - стали сдавать нервы.

  В конце августа 1939 года Федор Федорович оказался в одном из госпиталей Ниццы. Около него постоянно находилась жена. В Москве в эти дни был подписан пакт Молотова-Риббентропа, о котором наперебой трубили местные газеты. Раскольников с нервной усмешкой сказал жене, что теперь или Сталин с Гитлером разделят мир, или один паук сожрет другого.

  В зрелые годы Федор, сын священника, редко думал о Боге. Но теперь вот подумалось - и стало тяжело. Нестерпимо болела душа и, чтобы хоть как-то спастись от этой боли, Раскольников стал диктовать жене "Открытое письмо Сталину". Она сидела у больничной койки, его любимая подруга, его Муза, терпеливо стенографировала и пыталась казаться веселой.

  В окно вливался радостный шум срезиземноморского города, пахло морем и хвоей... Сейчас Раскольникову отчаянно не хотелось умирать! Нужно было жить долго, быть счастливым, делать прекрасные и добрые вещи... Но уже не оставалось времени. Душа горела страшной болью и жаждала покаяния и прощения. Когда он писал, ему казалось, что прощение приходило, и это было живительным глотком мира и покоя.

  - Пиши, Муза, - торопил он. - Пиши, милая... Нужно успеть!

   И она стенографировала: