Красная Валькирия

   Одна пуля взвизгнула совсем близко, вторая сорвала поблизости клочок пожухлого дерна, третья с коротким треском прошила полу шинели - почти достала! Прапорщик не стал искушать судьбу, распластался на земле и откатился под прикрытие пирамидки камней, сложенной когда-то хозяйственным крестьянином, очищавшим свой луг, чтобы не затупить косу. Спасибо мирному труженику - плоды его труда пригодились на военной жатве.

   - Братцы, дистанция четыреста саженей! По коноводам - огонь!

   Сердюк, залегший справа от Прапорщика, счел уместным отпустить укоризненный смешок: он уже сам определил и цель, и расстояние до нее. Цыганков не ответил: он стрелял азартно и весело, словно выигрывал в карты. Прапорщик нащупал прицелом стройную фигуру неприятельского офицера, разворачивавшего своих людей в цепь. Выстрел! Офицер замер не мгновение, и бросился на землю. Именно бросился, а не упал. Прапорщик в сердцах выматерился, совсем не поэтично. Промазал, или задел слегка! Возможность смутить германцев, лишив их командира, пропала, и вряд ли представится вновь. Цыганков и Сердюк были удачливее: один из коноводов, видимо, раненый, упал на шею коня. "Точь-в-точь как Коробейников", - подумал Прапорщик.

  Второй свалился вместе с конем и забарахтался на земле, силясь выбраться из-под туши. Лошади, которых они вели, разбежались во все стороны, взмахивая коротко подрубленными хвостами. Трое других продолжали уводить коней за гребень холма, прикрываясь частым, хоть и неточным пока огнем своих спешенных товарищей. Прапорщик тщательно прицелился, сосредоточенный, спокойный и опасный, словно охотник на львов. В плечо опять привычно толкнуло, и немецкий солдат, широко раскинув руки, рухнул с коня. Гумилев передернул затвор, выбросив из патронника дымящуюся гильзу. Теперь немцы уже точно не смогут преследовать Денисова и его людей в конном строю: большинство лошадей у них разбежалось! За эти годы он привык думать только о практической пользе своих выстрелов: так было легче. Германец, который лежал сейчас там, на склоне холма, убитый или тяжело раненый, при ином повороте судьбы мог точно так же вышибить Прапорщика из седла меткой пулей. Сегодня ему не повезло.

   В горку камней одна за другой ударили две пули. Бинокль, лежавший под рукой у Прапорщика, вдруг подлетел в воздух, словно живой, с жалобным звоном рассыпав веер стеклянных брызг. Развернувшиеся цепью немцы били все точнее, и с кучностью попаданий у них явно трудностей не было. Все-таки, судя по числу коноводов, пять винтовок против одной (ну, почти пять, учитывая, что у офицера - пистолет), - это подавляющее огневое превосходство...

   Покрывая частую дробь выстрелов, истошно заверещал офицерский свисток: немецкий командир подал сигнал к атаке. Цепь согнутых фигур в квадратных касках метнулась вперед... И тотчас залегла снова: подловив неприятеля на перебежке, гусары ударили залпом.

  - Санитейтер!!! - панически заорали в цепи.

  "Санитара зовут", - разобрал Прапорщик. Значит, как минимум еще одного солдата они свалили. Стрельба с той стороны, кажется, стала реже.

   Однако германский офицер, потерявший нескольких людей, был твердо намерен взять реванш и не дать уйти "этим упрямым русским". Было слышно, как он, отчаянно ругаясь, "поднимает дух" своих людей: благо голос был молодой и звонкий, и доносился он почти отчетливо. Вражеский огонь стал плотнее и точнее. Не желая больше подставляться под пули, германцы приближались ползком, перебираясь от укрытия к укрытию. Их серые шинели сливались с землей, и гусарам приходилось выбирать цели, ориентируясь только по слабым дымкам выстрелов. Подсумки катастрофически быстро пустели. Правда, в бой теперь вступил и коновод Муратов, который, видимо, сумел привязать лошадей и поспешил на помощь товарищам. Однако, не имея права уходить от коней, залег он далеко позади, сектор обстрела имел неважный и потому стрелял нечасто - в основном, чтобы обозначить неприятелю присутствие четвертой винтовки.

  - Братцы, патроны береги! - предупредил Прапорщик своих разведчиков. Опустошив очередную обойму, он машинально подбирал жестяную планку и совал ее в карман. Разваливавшаяся на глазах промышленность обескровленной войной России даже такие безделицы не могла выпускать в достаточном количестве. Старые обоймы приходилось собирать и снаряжать патронами снова и снова.

  Сердюк вдруг глухо охнул, и его винтовка замолчала. Прапорщик приподнялся посмотреть, но германцы ударили по нему залпом, и он вновь прижался к холодной спасительной груди земли.

  - Сердюк, ты что?! Ранен?!

  - Зачипило, чи шо, вашблагородь... - голос солдата выражал скорее изумление, чем боль.

  - Перевязать сам справишься?

  Молчание.

  - Сердюк, слышишь меня?!

  Нет ответа.

  Очертя голову, прапорщик под противный визг вокруг метнулся направо. Сердюк лежал на боку с остекленевшими глазами, прижавшись небритой щекой к прикладу винтовки. Последним усилием он расстегнул на груди шинель, разорвал ворот гимнастерки, и на нательной рубахе быстро расползалось багровое пятно. Прапорщик мелко перекрестился и грязными пальцами прикрыл гусару мертвые веки...