Красная Валькирия

  - Поверь мне снова, Лери, - мягко и терпеливо, насколькоэто было возможно, начал он. - Я написал для тебя стихотворение, прочти... - Николай Степанович вложил в ручку Ларисы сложенный треугольником листок бумаги. - Пусть это будет еще одно письмо с фронта. Ты ведь так любила читать мои письма. Ответь мне письмом, если не захочешь больше прийти. Я пойму. Но помни: у нас с тобой два пути. Или вместе к жизни, или порознь к смерти.

  Лариса машинально взяла письмо, тяжело и скорбно взглянула на Гафиза и побрела одна по аллее. Николай Степанович грустно смотрел ей вслед. Самая лучшая, самая своенравная девушка вот так просто уходила из его жизни... По аллее с конвертом в руке. Он смотрел на то, как теряется в пространстве ее силуэт, и читал про себя молитву Богородице: "Пресвятая Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобой...".

  Откуда-то издалека зазвонил колокол. Тяжело, гулко. Он перекрестился истово, словно в детстве, усмотрев в этом знак Провидения, и уныло побрел обратно. По старой привычке подумал он стихами - собственными: "Лучшая девушка дать не может больше того, что есть у нее...".

Окуловка Новгородской губернии, февраль 1917 года

  Мир разрушался прямо на глазах. Рушилась Россия, исчезал, уходил в небытие прежний уклад жизни, разваливалась армия, и даже Гумилев, отнюдь не столп армейских уставов, во время коротких визитов в Петроград, не раз говорил старому другу Лозинскому, что без дисциплины воевать нельзя. В полку началось переформирование эскадронов в стрелково-кавалерийские дивизионы, гусар отправляли в окопы как простую пехоту: на них еще хоть как-то можно было надеяться, что не разбегутся.

  Прапорщика Гумилева направили в распоряжение полковника 4-го уланского Харьковского полка барона фон Кнорринга. Под началом Кнорринга прослужить довелось недолго - полковник не стал дожидаться, пока собственные солдаты пустят ему пулю, и застрелился сам. Прислали нового командира - подполковника Сергеева, но и тот пребывал в жалкой растерянности. Хвалившееся многовековыми трациями, кичившееся благородством происхождения, российское императорское офицерство теперь представляло собой печальное зрелище. Словно тело солдата, изъеденное трехлетней окопной гнилью, армия разлагалась прямо на глазах и смердела. В воздухе отчетливо угадывался и опасный трупный запах грядущей революции... А где грянет одна - там жди и вторую, поговаривали досужие острословы. Гумилев однажды назвал происходящее "часом гиены": гиены питаются падалью, а гниющий труп Российской империи превращался сейчас в лакомую добычу.

  Чтобы хоть как-то отвлечься от мучительных размышлений и ощущения собственной беспомощности, Гумилев подолгу пропадал в имении нового знакомого - географа и литератора Сергея Николаевича Сыромятникова. Они часами могли беседовать об экваториальной Африке, планах экспедиции в Конго, об Абиссинии, о скандинавских сагах и о песнях древних северных скальдов... Сыромятников побывал и в странах Персидского залива, и в Корее - поговаривали, не только с этнографическим интересом: под носом у англичанами добывал сведения для русской разведки... Он-то и подал Николаю Степановичу спасительную мысль: уехать туда, где, вдали от метрополии, еще сохранилась армейская дисциплина - на Салоникский или Месопотамский фронт.

  - А что? - посмеиваясь, поддержал его Гумилев. - Может быть, в самом деле? Завести себе малиновую черкеску, стать резидентом при дворе какого-нибудь беспокойного хана, а заодно - собрать коллекцию персидских миниатюр?

  - Есть еще одна возможность, Николай Степанович, - посоветовал ему Сыромятников. - Франция, Русский экспедиционный корпус... Там еще есть дисциплина!

   Гумилев стал всерьез подумывать об отъезде. От Лери не было ни вестей, ни писем. С женой он несколько раз виделся в Петрограде, но Аня в конец эмансипировалась и даже, словно между делом, с изящной непосредственностью посвящала его в подробности своих недавних романов... Он резко обрывал ее - и уезжал в Окуловку. Она обижалась и долго не могла понять, что же она такого сказала?

  Сын Левушка оставался в Слепнево, на попечении бабушки - Анны Ивановны Гумилевой. Аня Энгельгардт несколько раз навещала его в лазарете Кречевицких казарм, но уходила ни с чем. Понемногу Гумилев стал прощупывать две возможности, предложенные Сыромятниковым, - или Месопотамский фронт, или Экспедиционный корпус во Франции... Оставалось одно последнее дело: перед отъездом смертельно хотелось повидаться с Лери и все-таки еще раз предложить ей уехать вместе. Сына и мать можно будет потом вызвать к себе, устроившись на новом месте. Впрочем, он не был уверен, что уезжает насовсем...