Красная Валькирия

  - Благодарю от имени своих товарищей, месье! Генерал очень любезен, - вдруг ответил на неплохом французском Глоба, и Прапорщик подумал, что перед ним один из весьма любопытных экземпляров рода человеческого.

  - Следуйте за мной, - приказал французский офицер. Их отвели к просторному брезентовому полевому шатру, разбитому на наблюдательном пункте генерала Комби. Сам генерал пил поблизости кофе со своими офицерами. Француз любезным жестом откинул полог:

  - Прошу!

  Прапорщик вошел первым и буквально наткнулся на сидевшего у самого входа на раскладном походном стуле генерала Занкевича. Генерал тяжело смотрел на него снизу вверх. Вдоль стен, окружая вошедших плотным кольцом, застыли русские офицеры с каменными лицами. Генерал оказался лучшим психологом, чем можно было предположить: с первых мгновений встречи он давил делегацию мятежников угрюмым превосходством силы. "Товарищи" из Ля-Куртин застыли, как вкопанные, с выражением растерянности и испуга на лицах, и только Глоба деланно независимо выставил одну ногу вперед.

  - Выйдите, Гумилев! - мрачно приказал Занкевич. Было обидно, но пришлось подчиниться. Прапорщик покинул шатер и встал неподалеку от входа. Подслушивать было неловко, и все-таки очень хотелось знать, как пройдут переговоры этих двух противоречивших друг другу стихий. Прислушиваться не пришлось: из-под брезентового полога вдруг рванул раскатистый генеральский рёв:

  -Ар-р-р-р!!! Твою мать растуда, мер-р-рзавец!! Зауряд-штафирка! Как стоишь, скотина?! Перед генер-р-ралом!..

  "Хрясь!" - последовал противный смачный звук удара, и через мгновение из палатки выскочил "председатель" Глоба, зажимавший ладонями нижнюю часть лица. Следом высыпали другие делегаты со смешанным выражением злобы и ужаса в глазах. Последнему из них добавил ускорения хорошо начищенный генеральский сапог со шпорой.

  Глоба отнял руки от лица и с отвращением схаркнул на траву обильную кровь и обломок зуба. Неуверенно попробовал челюсть пальцами и жалобно замычал:

  -М-м-м-м... С-у-у-ука...

  Прапорщик, французский капитан, его солдаты - все застыли в неприятном изумлении. У генерала Комби замерла в руке не донесенная до рта изящная фарфоровая чашка.

  - Камрад... - неуверенно начал один из французов, - Может, вам нужен медик?

  Глоба не вполне внятно "послал" его по-русски, бросил на Прапорщика уничтожающий взгляд и сделал своим спутникам решительный жест, значения которого нельзя было не понять: идемте, нам здесь делать нечего. Делегаты быстро зашагали прочь. На ходу Глоба прижал ко рту большой грязный платок, быстро окрасившийся красным.

  Прапорщик понял: после такой "убедительной" генеральской дипломатии все слова утратили смысл. Ничего уже нельзя сделать. Ничего - нельзя!

  Генерал Занкевич вышел из палатки. Не удостоив Прапорщика даже взглядом, его превосходительство направился к недоумевающему генералу Комби. Тот, не скрывая неприязни, поднялся навстречу:

  - Мой генерал, я понимаю: в каждой армии свои традиции. Но я считаю...

  - Вам лучше держать то, что вы считаете, при себе! - оборвал его Занкевич. - Помощник начальника вашего генерального штаба генерал Видалон обязал вас оказывать мне бесприкословное содействие во всем. Так что потрудитесь передать вашей артиллерии приказ открыть по Ля-Куртин предупредительный огонь. Пора показать бунтовщикам нашу силу!

  Имя высокого начальника произвело желаемый эффект. Французский генерал выпростал из-под воротника мундира белоснежную салфетку, нарочито медленно застегнул верхнюю пуговицу и аккуратно надел кепи, украшенное генеральским звездочками и красивым сутажом.

  - Лейтенант, - обернулся он к офицеру связи, - Приказ капитану Фатиги: четыре очереди шрапнелью по Ля-Куртин с интервалами в полчаса. Передайте, пусть кладет повыше и за периметром лагеря: не хочу, чтобы кого-нибудь задело.

  Вопреки ожиданиям прапорщика, генерал Занкевич удовлетворенно хмыкнул. Похоже, такая демонстрация силы его пока устраивала.

  Легкая суета штабных, стрекотание полевого телефона - и орудия далекой батареи, казавшиеся отсюда нарядными игрушками, с низким громом выплюнули снаряды. В лазурной синеве над мятежным лагерем распустились грязноватые дымки шрапнельных разрывов.

  И тут произошло неожиданное.

  - Смотрите, смотрите, господа! Они повалили... - закричал один из русских офицеров, указывая в сторону Ля-Куртин. Между далекими брусочками бараков плац вдруг заполнила сероватая пена солдатских шинелей. Мятежники не искали спасения под прикрытием стен, они высыпали наружу - навстречу артиллерийскому огню. Взвился яркий лоскуток красного знамени. Все, у кого были бинокли, русские и французы, с изумлением наблюдали за происходящим.

  Офицеры передавали бинокли из рук в руки, старались понять, что же происходит в лагере. Вдруг все услышали приглушенные, но мощные звуки солдатского хора. Мелодия, знакомая с детства каждому французу, разносилась над живописной равниной, которой так не хотелось стать полем смерти. Это была "Марсельеза"...