Красная Валькирия

  Следовательно, пускай полпред Советской России, в котором прогрессивный монарх Афганистана генетическим чутьем разбойника и предводителя горных разбойников, чувствовал родственное влечение к убийству, пока нежится со своей ослепительной супругой на китайских шелках в тени благоуханных садов. Пускай его люди, неотесанные, даже по сравнению с примитивными сарбозами (те хоть всегда знают, перед кем нужно склониться) сыплют пепел с начинённых гашишем самокруток на персидские ковры и жиреют от щербета. Пускай они знают об Афганистане, о его повелителе и его смелых намерениях ровно столько, сколько желает сам эмир. Дворцовые стены и двойные караулы надежно отделят их от нищеты, смрада и болтливости азиатского города! Пускай телеграфная станция и курьерская диппочта станут их единственной связью с внешним миром...

  В конце концов, ради чего эмир Амманула с кровью вбивал в косное устройство своей страны европейские технологические новшества, как ни для того, чтобы поставить их к себе на службу не менее надежно, чем архаичных евнухов на службу своей возлюбленной первой супруги - француженки... Красавица-парижанка была самой шикарной европейской вещицей в коллекции эмира. Были в этой коллекции и местные драгоценности: пуштунки, туркменки, узбечки и уроженки индийского Пенджаба. Аллах позволил правоверным содержать четырех жен и сколько угодно наложниц, если ни одна из них не будет обделена вниманием мужа и господина.

  Лариса, с присущей ее натуре бурной деятельностью, брала от сонного дворцового бездействия все, что могла взять. Первая дама советского посольства бесстрашно флиртовала с эмиром Амманулой, каталась верхом с супругой эмира - француженкой. Не страшилась - или делала вид, что не страшится - восточной ревности и коварства, которыми оказавшиеся здесь европейцы овладевали поразительно быстро - или погибали! Тягучими, словно янтарные капли щербета на серебряной ложечке, вечерами она пыталась учить фарси и писала бесконечные письма в Россию - с просьбами и жалобами, историческими отступлениями и бытовыми зарисовками, вопросами и намеками на свое нынешнее полутюремное положение. Последнее требовало особого мастерства иносказания: в отличие от перлюстраторов эмира Амманулы, среди которых в главных специалистах по России ходили бывшие есаулы и сотники Семиреченского казачьего войска, на Гороховой и Лубянке очень быстро научились читать между строк.

   "Мы живем под вечным бдительным надзором целой стаи шпионов, - писала "советская аристократка" еще одной "полпредше" - вернее, "полпреду-женщине" - послу Советской России в Швеции Александре Коллонтай. - Не имеем никакой связи с афганским обществом и общественным мнением по той простой причине, что первое боится до смерти своего чисто феодального эмира и без особого разрешения от министра полиции или иностранных дел никуда "в гости" ходить не смеет, а второе - то есть общественное мнение - вообще не существует. Его с успехом заменяют мечеть, базар и полиция...". В "стае шпионов" были и чекистские информаторы, заблаговременно приставленные к Ларисе и Раскольникову. Впрочем, к невольному удовлетворению полпреда и его супруги, этих тайных информаторов нередко вылавливали из сточных канав Кабула и Джелалабада с перерезанным горлом. Здесь семиреченские сотники и урядники из эмирской "охранки" зря хлеб не ели, а опыта и злости им после Гражданской было не занимать...

  Однако "сигналы о классово несознательном поведении" все-таки долетели из Кабула до недреманного ока и всеслышащего уха пролетарской революции. "Советская аристократка" шокировала Москву своим неслыханным апломбом - манерами бывшей первой дамы большевистского Адмиралтейства и тайной любовью к стихам "подозрительных" поэтов - Николая Гумилева, который давно был "на карандаше" в ЧК, Осипа Мандельштама, Георгия Иванова и "внутренней эмигрантки" Анны Ахматовой. Лариса не только хранила книги "подозрительных" поэтов, но и из непонятной ей самой страсти к страданию, заставляла своего мужа, Федора Раскольникова, заучивать наизусть стихи Гумилева, шантажируя "отлучением от постели". После таких поэтических упражнений Раскольников, неравнодушный к литературе настолько, что некогда заменил свою простую русскую фамилию Ильин на имя героя знаменитого романа Достоевского, впадал в настоящее бешенство и бросался с револьвером на ручную обезьянку Ларисы, свернувшую головы ее же попугаям. Лариса заступалась за обезьянку, Раскольников прятал револьвер в ящик стола в обмен на разрешение в ближайшее время не прикасаться к "подозрительным" стихам. Словом, жизнь в полпредстве Советской России текла "по накатанному руслу", как выражались не в меру наблюдательные клешники-балтийцы из охраны. Впрочем, морячки давно сменили клёши на дорогие халаты с пятнами бараньего жира, а "революцьённую бдительность" заметно снизили под влиянием пагубного пристрастия к гашишу и обжорству.