Красная волчица

— Этого я не знаю, но звучит очень логично, — сказала Анника.

Шеф вернулся на свое место и тяжело опустился в кресло.

— Сколько ей тогда было лет?

— Девятнадцать.

— Она уже жила с этим парнем?

— Тогда она еще жила дома со своими родителями в Карлсвике.

— Где она работала?

— В объявлении об обручении было сказано, что она студентка.

Шюман взял ручку и черкнул что-то на уголке одной из таблиц.

— Знаешь, — сказал он, посмотрев после этого на Аннику, — большей чуши я не слышал за всю мою жизнь.

Он бросил ручку на стол. В наступившей тишине она упала на бумаги с оглушительным треском, пол расступился под ногами Анники, и ей показалось, что она сейчас провалится в пропасть.

— Я рад, — продолжал Шюман, — что с этими сведениями ты пришла ко мне, а не к кому-нибудь другому. Надеюсь, ты никому не рассказывала весь этот бред?

У Анники закружилась голова, кровь прилила к вспыхнувшим щекам.

— Нет, — прошептала она.

— Ни Берит, ни Янссону, ни бабушке?

— Моя бабушка умерла.

Несколько секунд Шюман внимательно разглядывал Аннику, потом выпрямился.

— Хорошо, — сказал он и отвернулся. — С этого момента ты вообще больше не касаешься терроризма. Отныне ты не имеешь никакого отношения ни к Карине Бьёрнлунд, ни к этому чертову Рагнвальду, ни к взрыву в Лулео и вообще ни к чему такому, понятно тебе?

Анника откинулась на спинку стула, слушая, как шеф, дыша ей в лицо, диктует свою волю.

— Но, — попыталась возразить она, — разве не стоит по меньшей мере покопаться в этом деле дальше?

Шюман посмотрел на нее с таким удивлением, что у Анники перехватило дыхание.

— Ты хочешь, чтобы я поверил, будто разыскиваемый Швецией в течение тридцати лет террорист — девочка — подросток из норботтенской деревни, жившая с мамой и ставшая затем министром культуры в социал-демократическом правительстве?

Анника мелко вдохнула открытым ртом.

— Я не говорила об этом в полиции…

— И это к лучшему.

— …но считаю, что ее надо допросить. Может быть, есть какое-то нормальное объяснение…

Анника замолчала, когда раздался резкий сигнал селектора.

— Пришел Герман Веннергрен, — сказала секретарша сквозь треск на линии.

Шеф сделал три больших шага по кабинету, подошел к телефону и нажал кнопку ответа:

— Попроси его войти.

Он отпустил кнопку и посмотрел на Аннику. Она поняла, что он смотрит сквозь нее, думая уже совсем о другом.

— Я не желаю больше слушать этот вздор, — сказал он. — Можешь идти.

Она встала, удивляясь, что еще не рассыпалась на куски, подхватила блокнот ничего не чувствующими руками и взглянула на далекую, словно маячившую в конце длинного туннеля, дверь.

Она собралась с силами и побрела к выходу.

Андерс Шюман смотрел на закрывшуюся за Анникой Бенгтзон дверь с чувством грызущего разочарования.

Какая жалость, что это говорит Анника — Анника, которую всегда отличала такая аккуратность и такое честолюбие. Она, кажется, совершенно утратила чувство реальности, чувство меры. Она оторвалась от действительности и предалась каким-то фантазиям о террористах в правительстве вперемежку с убитым в Эстхаммаре центристом.

Он заставил себя сесть, повернулся на крутящемся кресле так, чтобы видеть свое отражение в темном стекле, постарался рассмотреть огромное бетонное здание под русским флагом.

Что он, как шеф-редактор, должен делать в такой ситуации? Обратиться к врачам? Может быть, Анника представляет опасность для себя и окружающих?

Ему стало тесно в кресле.

Он не видел у Анники суицидальных наклонностей и склонности к насилию. Единственное, что он мог со всей определенностью утверждать, — это то, что ее статьи стали совершенно безрассудными, и это был факт, с которым ему придется считаться. На Бенгтзон надо накинуть крепкую узду — так будет лучше и для нее самой, и для руководства.

Какая жалость, снова подумалось ему. Когда-то она казалась ему способной на большее.

Дверь кабинета распахнулась, и, как всегда, без стука в него ввалился Герман Веннергрен.

— Настало время выбирать войну, которую можно выиграть, — стиснув зубы, произнес он и бросил портфель на диван для посетителей. — Не угостишь меня кофе?

Андерс Шюман наклонился вперед, нажал кнопку селектора и попросил секретаршу принести два кофе. Потом он встал, выпрямился и подошел к диванам, на одном из которых, не сняв пальто, расположился Веннергрен. Шюман лихорадочно гадал, что означает этот скоропалительный и неожиданный визит председателя совета директоров.

— Плохие вести с поля боя? — спросил он, усаживаясь на диван по другую сторону стола.

Председатель протянул руку к замку портфеля и принялся играть с ним, раздражающе щелкая металлической скобкой.

— Есть победы и есть поражения. Но могу порадовать тебя: на твоем фланге я вижу победу, Я сейчас иду с совещания в избирательной комиссии объединения издателей, где я предложил твою кандидатуру на этот пост со следующего года. Бывший председатель перестал справляться с обязанностями, и ни у кого нет сомнения, что его надо менять. Мое предложение практически не встретило возражений ни у публицистов, ни у директоров.

Веннергрен, казалось, и сам был удивлен таким исходом дела.