Красная земля Испании

"Мерзавцы, как обращаетесь с человеком! Стоит только заболеть, так сразу начинаете свои штучки! Вон отсюда! Вы уволены из полиции! Ищите себе работу на фабриках!"

Молодые понуро уходят из камеры, старик выключает прожектор, направленный в твои глаза, снимает наручники, дает воды, заказывает кофе и начинает беседу.

"Вы должны понять этих мальчиков, - говорит он, - их отцы погибли во время гражданской войны; сиротство, ожесточенность. В конце концов, виноваты обе стороны, но не это главное. Главное в том, что мы все испанцы, одна нация, одна страна".

Дальше он будет петь еще два часа, и если это подействует, и ты начнешь исподволь вступать с ним в беседу, и подпишешь какой-нибудь, по его словам, "сущий пустяк", арест продлят на месяц или на год. Некоторые из товарищей, особенно молодые, не знакомые с опытом борьбы, попадаются в ловушку - после двух суток пыток, без сна, когда глаза слезятся от света прожекторов, люди начинают тянуться к этому мягкому голосу, к доброжелательному взгляду, к участливо протянутому стакану воды.

- А если ты оказался крепок? - спрашиваю я. - Если ты не отвечаешь этому старому актеру, тогда как?

- Тогда снова приходят молодые и бьют насмерть. У меня они выхлестали шесть зубов и поломали три ребра. Потом, когда подходит конец третьих суток и меня надо по закону отпускать, они вводят в игру провокатора, который дает показания, что я член подпольной группы, готовил восстание, ну и так далее.

...Вечером товарищ привез меня в Гвадараму, к памятнику жертвам войны, воздвигнутому неподалеку от Мадрида.

- Монумент рекламируют как надгробие всем испанцам, погибшим на фронтах, и красным и коричневым, - сказал мой товарищ. - Доверчивые попадаются на эту гнусную удочку. Им ведь никто не рассказывает, что этот памятник воздвигали узники концлагерей, коммунисты, католики, социалисты, анархисты. Их здесь похоронено несколько тысяч, под этими шлифованными гранитными плитами...

* * *

Лечу в Севилью. "Шумит, бежит Гвадалквивир", табачные фабрики, прекрасная Кармен, цыганские ярмарки, Проспер Мериме. (Роман Кармен пожаловался мне как-то: "В "По ком звонит колокол" Карков говорит: "Возьмем с собой Кармен, он тоже хотел ехать на фронт". Наши переводчики посчитали, что у Хемингуэя опечатка - ведь Кармен женское имя, - и перевели: "Возьмем Кармен, она тоже хотела ехать...")

Сосед по самолету, увидав у меня в руках томик Стендаля - "Путешествие по Риму", улыбчиво сказал:

- Талантливый человек, смело выступающий против закостеневшей, а потому жестокой данности, обрекает себя на горе, нищету и смерть. Лишь тот, кто верит в бога, поднимаясь на борьбу с тиранией, счастлив, ибо он убежден в своем духовном бессмертии. Тот же, кто дерзнул не веруя, проклянет свой порыв в ту минуту, когда за ним захлопнется дверь тюремной камеры или в глаза уставятся черные дырки винтовок.

Молодое красивое лицо, широко поставленные глаза. Белый воротничок, черный пиджак.

- Вы священнослужитель?

- Да. Но я не просто поп. Я поп-революционер. Сейчас таких немало в Испании.

Таких сейчас немало во всем мире. Я помню встречу с его святейшеством бонзой Там Нгуэном, настоятелем древней ханойской пагоды Ба Да и вице-президентом Ассоциации буддистов Вьетнама.

В пагоде тогда было сумрачно. Навстречу мне поднялся высокий старик в желто-коричневой широкой юбке. Ему далеко за семьдесят, но пожатие его руки крепкое. В отличие от многих вьетнамцев, Там Нгуэн редко улыбается. Когда бонза беседует с вами, он закрывает глаза, и видно, что он все время соприсутствует мыслью с тем, что говорит: фразы у него литые, точные, словно рисованные.