Красно-белый роман. Лариса Рейснер в судьбе Николая Гумилева и Анны Ахматовой

… Варилась жизнь, и шла постройка гнезд,
Работы оцепляли фонарями
При свете слова, разуме и звезд.

Осмотришься, какой из нас не свалян

Из хлопьев и из недомолвок мглы?
Нас воспитала красота развалин,
Лишь ты превыше всякой похвалы.

Лишь ты, на славу сбитая боями,

Вся сжатым залпом прелести рвалась,
Не ведай, жизнь, что значит обаянье,
Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз.

Ты точно бурей грации дымилась,

Чуть побывав в ее живом огне,
Посредственность впадала вдруг в немилость,
Несовершенство навлекало гнев.

Бреди же в глубь преданья, героиня.

Нет, этот путь не утомит ступни.
Ширяй, как высь, над мыслями моими:
Им хорошо в твоей большой тени.

Что касается Гумилева, расстрелянного в 1921 году, то Лариса его беззаветно любила. Его называли «важным», некрасивым человеком, склонным к игре, остававшимся до конца жизни ребенком. Но нет! Это был рыцарь без страха и упрека и последний романтик Серебряного века. Игра? Она, быть может, и была, но разве она не помогала ему справляться со столь жестоким временем? Революцию он старался не замечать. Несмотря на его надменность, холодность, напускную важность, женщины любили Николая Степановича, восхищались его смелостью. Ведь Гумилев снискал себе славу не только стихами (а был в первой пятерке поэтов Серебряного века), но и всей жизнью: получил двух Георгиев на войне, воевал до конца, уже будучи за границей, мог остаться там. Но – вернулся в Россию. А когда пришел его последний час, он так же смело встретил и смерть, говорят, даже не отвернулся к стене.

Из воспоминаний прошлых лет запомнились еще два. Во-первых, что записку с просьбой о помиловании от Горького передали Землячке, но она положила ее под стекло, а ранним утром приговор был приведен в исполнение. Во-вторых, доказательство участия Гумилева в заговоре Таганцева было не прямым, а косвенным. Главным аргументом против Поэта было то, что обвиняемый честно и прямо, на исторических примерах доказывал, что лучшей формой государственного устройства является империя.

«Если бы я была в Петрограде, он бы остался жив», – говорила Лариса Рейснер. И признавалась, что «совершенно беспамятно его любила».

До конца жизни, должно быть, она повторяла его стихи, обращенные к ней:

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый, необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал.

Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.

И как-то раз вы склонитесь без сил

И скажете: «Я вспоминать не смею,
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».

«Поедем в Царское село!»

Оттого я люблю Гумилева,

Что, ошибки и страсти влача,
Был он рыцарем света и слова
И что вера его горяча.

Н. Оцуп

«Лери моя, приехав в полк, я нашел оба Ваши письма. Какая Вы милая в них… В моей голове уже складывается план книги, которую я мысленно пишу для себя одного (подобно моей лучшей трагедии, которую я напишу только для Вас). Ее заглавие будет огромными красными, как зимнее солнце, буквами: «Лери и Любовь», «Лери и персидская лирика», «Лери и мой детский сон об орле»…

Из письма Н. Гумилева – Л. Рейснер

«Лариса Рейснер увела у меня Гумилева…»

Из воспоминаний А. Ахматовой в разговоре с автором книги в начале 1960-х годов