Красно-коричневый

Снаружи было тихо. Он уперся ногой в стену колодца, надавил головой в круглую крышку. Напрягся, сдвинул чугун. Держа пистолет, высунулся, ожидая увидеть ненавистных врагов. Но было пусто, свежо и ветрено. Окруженный сиянием, стоял перед ним Новодевичий монастырь – бело-розовые стены и башни, струящиеся ввысь златоглавые соборы. Весь в грязи смраде, по пояс в земле, опустив пистолет, он смотрел на белокаменное озаренное диво. Что-то шептал. Кого-то благодарил. По его заросшим щекам текли слезы. Монастырь витал над землей, сиял золотыми нимбами.

Глава тридцать девятая

Он вернулся домой, наполнил ванну горячей водой, лег в нее, прогревая продрогшие мускулы, стылые кости. Чувствовал, как тепло пропитывает его изнуренную плоть и комья льда, застрявшие в легких, оттаивают в горячей воде.

Сквозь чистую, с легчайшим бирюзовым оттенком воду он смотрел на свои вытянутые ноги, на руку, покрытую серебряными пузырьками. Вид собственного тела вызывал недоумение, отчуждение. Чувство навязанности, сотворенности, осуществленного насилия. Его душа, стремящаяся к идеальному и бесконечному, была уловлена и заключена в упрощенные формы, предназначенные для медленного и нелепого перемещения, поглощения пищи, размножения. Эти упрощенные материальные приспособления и органы тела обрекали его на изнурительное существование, отделяли от бесконечного.

Он смотрел на блестящий запотевший кран, из которого падала прозрачная струя, наполняя фарфоровую ванну прозрачным веществом. Вдруг, словно прозрев, он восхитился видом этого бесцветного прозрачного вещества, окружавшего его своим теплом, светом, нежностью. Испытал к воде необъяснимое чувство, как к живой. Благодарность за ее нежность, чистоту, прозрачность. Черпнув ладонью, пролил на лицо звенящую струйку. Подумал – после смерти, когда распадется обременительная плоть, утратит свои очертания и формы, дух его перейдет в воду, сольется с бесцветной прозрачной стихией. Он станет водой.

Эта мысль показалась чудесной. Он закрыл глаза и, слыша ровный звон падающей струи, чувствуя теплые мягкие омовения, заснул. Спал несколько сладких минут и проснулся, когда вода стала почти переливать через край.

Утром он позвонил Кате:

– Это я… Жив, здоров…

Та ахнула, запричитала, стала укорять, умоляла приехать:

– Как же ты мог!.. Ну дал бы мне знать!.. Хоть один бы звоночек!.. Я знала, ты там!.. И зачем мы только приехали, смотрели бы сейчас на море!.. Все говорят, будет бойня!.. Я ходила туда, думала, увижу тебя, но меня не пустили!.. Целый день за тебя молюсь!.. Скорей приезжай!..

– Приеду, но не сейчас… Есть несколько дел…

– Опять мне мучиться, гадать, где ты и что?

– Приеду. Очень тебя люблю.

Повесил трубку. Улыбался, чувствуя, как тепло в груди.

Теперь предстояло заняться тем, ради чего он вернулся в город. Чем был заряжен, нес в себе, как потаенное взрывное устройство. Все часы после визита к Руцкому он не думал об этом. Не думал, когда уходил под землю и пробирался туннелем. Не думал теперь, когда разговаривал с Катей. Но его дрожащая сердечная мышца была соединена с потаенным взрывным устройством, и каждое биение сближало клеммы взрывателя.

На листочке бумаги Руцкой записал номер телефона. Была суббота, и человек, о котором шла речь, находился дома. Хлопьянов набрал номер, чувствуя, как удары сердечной мышцы, соединенные со взрывным устройством, подключились к телефонным кнопкам. Ответил женский голос:

– Я слушаю…

– Будьте любезны Антона…

– Кто спрашивает? – женский голос стал глуше, в нем появилась тревога. Видно, в доме, куда позвонил Хлопьянов, присутствовала та же тревога, что и в его, Хлопьянова, доме, и в доме Кати, и в том белом остывающем Доме, откуда Хлопьянов явился.

– Это товарищ, – сказал Хлопьянов.

Трубка молчала. После затянувшегося молчания женский голос приглушенно позвал:

– Антон, тебя!

– Слушаю! – глухо и кратко прозвучало в трубке.

– Бэтээр 365! – сказал Хлопьянов. – Нам нужно повидаться.

Молчание. Плоская зеленая башня, и на ней трафаретом выведен номер. Смотрит в зенит пулемет, дуло скользит по осыпям, по вершинам, по глиняным отпечаткам кишлака, где, как крохотное розовое облако, цветет уцелевшее дерево.

– Через сорок минут подъезжайте к метро «Дмитровская». Вход правый, если ехать от Центра.

– Как вас узнать? – спросил Хлопьянов.

– Кожаная черная куртка. Синие джинсы.

– Я буду в сером плаще.

Зуммер в трубке. Частое биение сердца. Остывающий Дом Советов. Крохотное, цветущее на скале деревце персика.

Они встретились у входа в метро, где шнырял и толпился люд, продавались газеты, какие-то пьяные пили из горлышка и смеялись и неслась из кассетника шальная непристойная песня.