Красное и черное

В романе можно найти и воспоминания из личной жизни писателя. Поведение Матильды де Ла-Моль, предлагающей Жюльену бежать за границу, а вместе с тем и характер ее Стендаль изобразил под впечатлением необычайного поступка Мари де Невиль, племянницы политического деятеля де Невиля. Она бежала с возлюбленным, презрев сословные предрассудки. Герой приключения Э. Грассе был знаком Просперу Мериме и состоял с ним в переписке. Событие произошло 25 января 1830 года. Стендаль, несомненно, вдохновился им, работая над характером своей героини. В подтверждение правдивости этого образа он ссылается на Мари де Невиль: «Окончание нравилось мне, когда я писал его: перед глазами у меня был характер Мари, милой девушки, которую я обожаю. Спросить у Клары (т. е. П. Мериме), разве Мари не поступила бы так же… У юных Монморанси и их семьи так мало силы воли, что с этими элегантными и ничтожными существами можно создать только пошлую развязку… Видя это отсутствие характера в высших классах, я взял исключение… Причина — то, что я думал о Мари».

Возможно, конечно, что в психологии Матильды или г-жи де Реналь отразились какие-нибудь воспоминания о Матильде Висконтини, или о Джулии Риньери, к которой Стендаль сватался в начале 1830 года, или о графине Кюриаль, из-за которой Стендаль в 1826 году чуть не покончил самоубийством. Однако все это лишь материалы, которыми он мог воспользоваться при построении своих женских образов. Определить характер этих воспоминаний или их значение в творчестве Стендаля с какой-либо степенью достоверности было бы невозможно.

Приключение Жюльена, скрывающегося в доме г-жи де Реналь, походит на эпизод из биографии самого Стендаля в деревенской усадьбе графини Кюриаль: в течение нескольких дней он просидел, не выходя, в каком-то погребе, и графиня сама тайком приносила ему пищу. Маркиз де Ла-Моль, поручив Жюльену написать деловое письмо, был удивлен тем, что юный семинарист, рекомендованный ему как чудо учености, сделал орфографическую ошибку в самом простом слове, написав «cela» через два ll — «cella». Эту же ошибку сделал юный Стендаль в первый день своего поступления на службу. Однако из всего этого нельзя сделать заключение, что роман «Красное и черное» написан на основании интимных воспоминаний и что Стендаль был «певцом своей жизни». «Красное и черное» — это глубокое исследование французской общественной жизни конца Реставрации и вместе с тем тончайший психологический анализ разнообразных, сложных, типичных для эпохи характеров.

Роман изобилует эпиграфами. Они предпосланы почти каждой главе и, кроме того, каждой части романа. Все эти эпиграфы подписаны именами известных или малоизвестных писателей. Однако лишь некоторые и сравнительно немногие из них могут считаться достоверными. Таковы, в частности, эпиграфы из Байрона, из Шекспира и из древних авторов. Остальные в огромном большинстве случаев придуманы самим Стендалем. На человека, сколько-нибудь знакомого с литературой, такие подписи должны были произвести комическое впечатление. Очевидно, подписав именем Канта или Ронсара строки, которые не могли быть ими написаны, Стендаль и хотел создать именно такое впечатление. Тем не менее эпиграфы определяют характер главы, ее проблематику или аспект, в котором может быть воспринято рассказанное в ней событие.

Стендаль терпимо относился к критике. Он охотно выслушивал суждения друзей. Перечитывая «Красное и черное», он стал исправлять стиль и для этого дал переплести свой роман вместе с чистыми листами, на которых отмечал нужные исправления. Уже в 1835 году он сожалеет о том, что написал свой роман слишком отрывисто и сухо. Ему казалось, что он был чрезвычайно увлечен событиями, которые описывал, и не думал о стиле. Теперь, исправляя, он ищет большей плавности, ритмичности языка. Кроме того, в книге, казалось Стендалю, мало подробностей, обстановки действия, вещей и пейзажей. Нужно «помочь читателю представить себе сцены», пишет Стендаль. Отсутствуют портреты действующих лиц. В романе нет живописи. Действие развивается слишком быстро. Прочтя первые главы второй части, Стендаль записывает: «Из-за отсутствия трех или четырех описательных слов на странице и двух-трех слов для того, чтобы стиль не походил на стиль Тацита, многие предшествующие страницы кажутся психологическим трактатом. Читатель постоянно находится лицом к лицу с чем-то слишком глубокомысленным».