Красное и зеленое

Ночь кончалась. Занималось утро. Поблекло черное небо, на востоке потухли звезды. Свет быстро разливался по широкой степи. Но в карьере было еще темно, сумрачно. В этом сумраке копошилась огромная толпа людей.

Раздалась команда, в карьер спустилась цепочка солдат, и люди, повинуясь другим людям в зеленых мундирах, с автоматами в руках, медленно потянулись наверх.

Две шеренги солдат стояли наверху плотно, плечом к плечу. Между ними тонкой ниточкой шли снизу пленные. Фашисты внимательно всматривались в их лица и одежду. Пленных пропускали через «фильтр».

Ильин шел за Машей; Терещенко переступал с ноги на ногу за спиной Ильина, тревожно дыша ему в затылок.

— Юде? — спросил здоровенный солдат у человека впереди Маши и, не дожидаясь ответа, выдернул его в сторону.

Ильин вздрогнул, подался вперед. Маша обернулась, строгие глаза ее глянули на Аркадия. Солдаты пропустили всех трех без расспросов.

— Комиссар?! — заорали на кого-то сзади, и вслед за этим послышались удар и быстрая немецкая речь.

Ильин увидел, как из шеренги выбросили раненого бойца; он упал и вдруг, не поднимаясь с земли, из последних сил ударил ногой ближнего немца. Тот отскочил, ткнул в лежащего автоматом. Терещенко побледнел и закрыл лицо руками. Раздалась короткая очередь.

Часа через два людей рассортировали. Группу обреченных выстроили у края карьера, приказали раздеться. А остальных отвели метров за пятьсот и остановили в степи.

Подъехал автомобиль. Маленький щеголеватый офицер поднялся с сиденья и, задрав лицо к жаркому небу, начал что-то быстро и с пафосом говорить, размахивая рукой.

Переводчик почтительно выслушал его речь и, когда офицер сел, поднялся, спросил у него что-то и сказал в толпу:

— Великая и могущественная Германская империя не воюет с мирными жителями России. Она великодушна и к побежденным солдатам. Она беспощадна только к советским комиссарам, евреям и к тем, кто не сложил оружия. Фюрер желает, чтобы русский народ признал тысячелетнюю Германскую империю, понял непобедимость германской армии и покорно подчинился неизбежному. По великодушному распоряжению фюрера вы свободны. Идите по своим селам и городам, приступайте к работе и выполняйте указания местных властей, назначенных немецким командованием. Хайль!

— Хайль! — закричали конвоиры, солдаты и офицеры.

Толпа молчала, ожидая какого-то подвоха. Но ничего не случилось. Офицер уехал, конвой построился в колонну и пошел прочь.

Некоторое время толпа все еще стояла, не веря в свободу. Когда колонна немцев скрылась за пыльным облаком, люди в одно мгновение бросились в разные стороны с криками и плачем.

Ильин, Маша и Терещенко стояли на месте, ошеломленные не меньше других, и не знали, что делать.

И вдруг Маша засмеялась.

— Ну чего мы стоим? — сказала она весело. — Пошли, ребята.

— Куда? — спросил Терещенко.

— Домой, ясно куда. Во-он наш дом! За парком, тут недалеко.

— Нельзя туда, — сказал Ильин.

Две пары глаз с недоумением уставились на него.

— Нельзя, — повторил он. — Нас там слишком хорошо знают. Кроме того, могут заставить работать. А я совсем не хочу работать на оккупантов. Надо пробраться к своим. Наша бронь кончилась, понятно? Мы бойцы сейчас, хоть и в тылу врага, но бойцы.

Вечером они втроем пришли в соседний городок.

Наглухо закрытые ставни, безлюдье, дымящиеся воронки на улицах и в огородах, поваленные изгороди, обожженные деревья вот что они увидели в городке.

Ильин и его товарищи остановились у крайнего дома. Стало темнеть, звуки из центра города становились глуше, они застревали в теплой темноте, как в вате.

— Куда теперь? — спросил Терещенко.

Никто ему не ответил.

Потом Маша неуверенно сказала:

— Здесь где-то живет тетя Клава. Помните, наша уборщица. Я у нее раз была, вот только плохо запомнила адрес. Кажется, на этой улице.

Маша первой пошла вдоль домов. Никто им не встретился, никто не окликнул. Даже собаки не лаяли. Маша приглядывалась к слепым окнам, с надеждой заглядывала во дворы.

— Кажется, вот тут… — Она остановилась около белого саманного дома, тронула щеколду калитки и очутилась во дворе. — Ну да, здесь. Вот и колодезь.

Маша постучала. Никто не ответил. Незапертая дверь поскрипывала. Девушка с похолодевшим сердцем вошла в сени. Аркадий — за ней. Пусто, тихо. В комнате тоже никого. Мебель, половички, цветы — все на месте, а хозяев нет.

Друзья переночевали в пустом доме. Утром нарыли мелкой картошки, поели. Что теперь делать? Как поступить дальше?

За дверями послышались шаги, уверенный разговор.

— Живые есть? — спросил кто-то из сеней, и тут же в комнату вошел пожилой человек с книгой в руках, а за ним два немецких солдата.

— Кто такие будете? — начальственно спросил человек. — Живете здесь или пришлые?

— Живем, — стараясь быть спокойной, ответила Маша. — А вы кто?

— Из городской управы. — Человек без приглашения уселся, разложил на столе книгу. — Паспорта есть? Нет? Почему? Выбросили? — Он усмехнулся. — Сейчас все выбрасывают. Фамилии?

Маша назвала три фамилии, какие пришли на ум. Ее товарищи молчали. Осмелев, она рассказала, что они студенты, приехали отдыхать и вот…

Чиновник сказал: