«Красное Колесо» Александра Солженицына: Опыт прочтения

И проклинал себя Павел Николаевич (еще до кризиса! – А. Н.), где же были его глаза и разум, когда он единовластно составлял правительство? Мог взять больше кадетов, и кадетов настоящих, не предателей, как Некрасов, да Набокову первому дать важное министерство, и Винаверу, да насколько Бубликов энергичный был бы тут хорош. Да и премьером – во сто раз было бы лучше иметь тут громового патриота Родзянку, чем мямлю Львова. Не предвидел, что так сразу покатит налево. Чего тогда опасался? какие-то дутые вздорности преувеличил, переуступил и перелавировал. Его лучшее качество – компромисса и лавирования – и подвело в те дни.

(20)

Милюков интриговал не для себя, а, как казалось ему, для дела. (Спасение России может обеспечить только долгожданная революция, а потому Россия и революция сливаются в сознании Милюкова и других ревнителей свободы воедино – отречься от этой химеры Милюков, как и очень многие русские интеллигенты разных оттенков, не мог ни в апреле, ни много позднее.) Но, во-первых, мыслимые задним числом альтернативы не так уж хороши (много ли толку было бы от размашистого говоруна, вечно кипящего «самовара» Родзянки? – ведь неспроста отодвигал его Милюков в сторону), а во-вторых, именно Милюков проторил дорогу тем, кто избавляется от него в апреле.[66] Разными побуждениями руководствуясь. Если Терещенко, Некрасов и Керенский предстают у Солженицына едва ли не стопроцентными карьеристами, то князь Львов – не больше симпатий вызывающий – отнюдь не о себе заботится. Он словно бы искренне хочет всех примирить (невольно пародируя толстовского царя Федора Иоанновича и князя Мышкина), из-за чего и предает «упрямого», уже не способного на губительные компромиссы Милюкова. Он ведь зла лидеру кадетов не желает и заслуги его ценит.

Улыбка князя была прелести неизъяснимой, но и печали:

– Как раз в эти дни… в Исполнительном Комитете… Они теперь в процессе принятия решения, и мы должны им облегчить». (Замечательна недоговорка, даже многоточием не развитая. «Облегчить» – и всё. – А. Н.)

<…>

– Помогите, – ласково просил князь и смотрел из низкого кресла безгрешными глазами.

И после взрыва Милюкова, которому обида и ярость не помешали с азбучной четкостью растолковать, что коалиция, сооруженная «в угоду безответственному Совету», будет означать «распад власти и распад государства», льется тот же елей:

Слабым нежным голосом возразил не такой-то и хиленький, совсем не щуплый князь (мгновенно меняется точка зрения, мы видим теперь Львова глазами прозревшего Милюкова. – А. Н.):

– Павел Николаевич. (Нет восклицательного знака. Львов уже не просит, но отбывает номер «просьба». – А. Н.) Но отчего бы вам не согласиться пойти навстречу демократии? Поменять портфель?

(128)

И та же слащавая фальшь после «окончательной победы» – заседания правительства, когда преданный, выпихнутый наконец в отставку Милюков, блюдя норму интеллигентного поведения, обходит «всех коллег с рукопожатиями, в том числе и мерзавцев»:

Когда дошла очередь до князя Львова – тот удерживал руку Павла Николаевича и безсвязно лопотал что-то вроде:

– Да как же?.. Да что же?.. Нет, не уходите!.. Да нет, вы к нам вернётесь.

(157; здесь, когда дело сделано, все эмоционально слезливые многоточия проставлены).