Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 1

– Bitte, Ihren Namen, Oberst.[8]

Ну что ж, тут тайны нет, пожалуйста:

– Oberst Worotynzeff.[9]

Понимая ли стеснение полковника спросить фамилию полного генерала или находя в разговоре вкус, генерал любезно представился и сам, сохраняя в быстрых глазах юмористический блеск:

– Und ich bin General von-Francois.[10]

О! Так командир 1-го немецкого корпуса! И почти в руках, можно взять?..

Почти в руках, да неизвестно, кто у кого.

А главное: стрелять и рубить – естественно ещё не познакомясь. А познакомившись – уж как-то и не по-людски.

– A-ha! Ich erkenne Sie! – непринуждённо, весело воскликнул Воротынцев. – War es gestern Ihr Automol, das wir bnahe abgeschossen haben? Was suchten Sie denn in Usdau?[11]

Генерал покачал головой и вполне рассмеялся:

– Es wurde gemeldet – meine Truppen seien schon drin.[12]

И с одобрительным прищуром снизу вверх рассматривал Воротынцева. Это была шутка войны, надо уметь её понять.

Казаки – поняли и, к тону общему ухмыляясь, с освобождающим шумом вставили шашки в ножны – и чубатый, косоватый Касьян Чертихин, и лукавый нечёса Артюха Серьга.

Уже был вовсе убран и револьвер немецкого офицера. И пулемёт лишь чуть виднелся из-за спины шофёра. И винтовку за спину отправил Благодарёв, и шепнул уже не первый раз:

– Ваш’ скородие… Лев, смотрите! Льва-то нашего упёрли!

Всё глаз не сводя с генерала и с пулемёта, Воротынцев не видел до сих пор, что на радиаторе автомобиля как-то укреплён был тот самый лев, та самая игрушка, бодрившая звено их окопа под Уздау, давно-давно когда-то… И удивительно, что лев – совсем целый.

Как они – льва, так и немцы что-то заметили и весело шептались.

– Wer sind Sie aber, ein Russe?[13] – присматривался Франсуа. Ему, кажется, хотелось ещё поговорить. Уверенный в своей не-отразимости, он явно хотел очаровать и противника.

– Ein Russe, ja, – улыбнулся Воротынцев, отчасти понимая этот европейский вопрос.

И окончательно решил: разъедемся, так и лучше. Поверил же, наверно, что мы тут близко. Скорее ставить эстляндцев. И сожалительно поднял руку к козырьку:

– Pardon, Exzellenz, tut mir leid, aber ich muss mich beeilen! – Ещё в глаза генералу. Скользнул по пулемётчику. Неужели в спину выстрелят? Невозможно! – Leben Sie wohl, Exzellenz![14]

И так же насмешливо-приветливо, и даже с сожалением, ответил ему генерал, помахивая тремя пальцами как крылышком:

– Adieu, adieu![15]

Это помахивание и казаки поняли и тут же, за полковником, круто повернув коней, карьером взяли с горки, погигикивая, довольные. А вослед доспевал им Благодарёв, ногами длинными болтая без стремян.

И – взрывом засмеялись немцы! Воротынцев успел услышать, понял – и первый раз рассердился на Благодарёва:

– Над твоей подушкой!.. Всю русскую армию позоришь!..

Благодарёв скакал богатырски-ровно, с лицом нахмуренным, обиженным.

Ещё успевал бы немецкий пулемётчик перестрелять их всех.

Но – это невозможно было после уступчивого разговора. И вовсе было бы недостойно полководца, ступающего в Историю.

38

Жесты полководца. – Мешают приказы высшего штаба. – Генерал Франсуа рвётся на окружение. – Во взятом Найденбурге. – Два французских аристократа.

Полководцу высшего класса недостаточно воевать победно: надо ещё воевать изящно. Для истории не будет безразличен ни один его жест, ни одна деталь его командования. Либо резьбой и отделкой они доведут его образ до совершенства, либо представят как тупого удачника, не более.

Вечером 14 августа генерал Франсуа ещё не мог отдать приказа на 15-е: сердце его рвалось на Найденбург, к востоку, обстоятельства грозили контрударом с юга, от Сольдау, и на Сольдау же толкало его армейское командование. В таком положении мизерный военачальник томится всю ночь и томит свой штаб, ожидая, чт'o подплывёт, и тогда в ночи заскрипят перья, выписывая распоряжения. Но Герман Франсуа написал лаконично: «Дивизиям на своих участках подготовиться для наступления. Время и характер наступления будут даны завтра в 6 утра на высоте 202 близ Уздау. Офицеры соблаговолят быть на месте для принятия приказа», – и в одном из уцелевших домов Уздау, под перинкой с розовою оболокой, лёг спать. Это и был жест: командиры дивизий и подчинённых отдельных частей не смели допустить, что завтра не будет наступления или командир корпуса не знает, чт'o он завтра будет делать.