Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 1

Ещё раз удивился Воротынцев самодостоинству этого солдата: как он умел, не выходя из подчинения, быть и сам по себе особо. Без офицерской снисходительности, как человеку своего круга, тихо сказал ему:

– Но мы выберемся, ты не думай.

– Ещё б не выбраться! – выпятил шлёпистые губы Арсений. – По такому-то лесу!

– Да он к шоссе, кажется, не подходит. А по шоссе – немцы.

– Ну так и здесь переосенюем. Пока цепь снимут.

– Как это переосенюем?

– Да в шалаше сокроемся, до зимы. Кореньями да ягодами всегда живы будем.

– Три месяца?

Благодарёв сощурился важно, будто вдаль:

– Жива-али люди. И годами.

– Кто такие?

– Да хоть и в пустынях.

– Да мы ж с тобой не пустынники! Мы – подохнем.

Со знанием покосился Благодарёв из своего подпёрто-высокого положения:

– Коли надо – всё можно.

– Но мы не монахи, мы военные. Мы пробиваться будем. И как можно скорей, пока силы ещё. Ведь живот грызёт?

– Да уж и отгрызло, – пустыми зубами жевнул Арсений.

Этот сон вповалку придал силы им. Уже не батальоны собирать, а – самим пробиться. Ему, Воротынцеву, пробиться в Ставку, правду найти и правду рассказать. И тогда вся поездка будет не зря! Вот и долг его, и во всей окружённой армии – его одного. А батальоны собирать – есть офицеры кроме.

И вновь – как отложило уши. Воротынцев услышал – тишину. Артиллерия не била больше. Иногда – ружейный дальний выстрел. Иногда – очередь из двух-трёх.

Это могло значить: кончено всё!

И он оперся – вскочить! (Да не той рукой, кольнуло плечо.) А получилось – насторожился вслед за Арсением: тот, кажется, ушами шевельнул отдельно и, скинув отупенье, живо смотрел между деревьями.

Хрустя, шли сюда.

Шёл – один. Неуверенно.

– Наш, – определил Арсений.

Раз один – не могло быть иначе.

Но остались у земли.

А тот – шёл. Брёл. Офицер. Худенький. Не молодой даже, юный. Раненый? – так шашка ему тяжела. Что-то знакомое.

– Подпоручик! – узнал, крикнул, поднялся Воротынцев. – Ростовский?

Из испуга – и сразу в радость перекинуло безусого, дитятного подпоручика:

– О-о, господин полковник!

– А вас – не эвакуировали? Вы что ж, пешком из госпиталя? – Но ответить не дав: – А карты – нет у вас случайно, а?

На подпоручике – не портупея, но с особой важностью вертикальные подпогонные ремни с пряжками – от каждого плеча и прямо к поясу. А при узенькой фигуре – офицерская сумка самого большого размера, и набитая.

– А как же! – ещё просиял бледный подпоручик и расстёгивал сумку. И, похвалы ища: – Да какая чёткая, немецкая! Я в Хохенштейне нашёл! А в госпитале подклеил.

Но говорил – с усилием. И стоял с усилием. Тошнило ли, лечь хотелось?

– Ах вы молодец! ах вы молодец! – потрепал его Воротынцев по спине. – Вы куда ранены? Да, вы контужены. Голова? Ну всё-таки проходит? Вы вот что, шинель на землю и ложитесь пока, вы бледный!.. Я сказал – ложитесь!

А сам уже разворачивал, раскидывал карту по траве – надвое, надвое, надвое. И уже нависал над ней, наклонился как сокол над жертвой. Что он спал полчаса назад, что он вообще способен успокоиться и лежать – было непредставимо.

– Арсений, подай сучков, углы придавить. Так, подпоручик, объясните, как вы шли.

Воротынцев стоял перед картой на коленях, а Харитонов лежал на животе, скрутку шинели держа под грудью и тем возвышаясь. Иногда он отдышивался, а то глаза прикрывал, но старался говорить без перерывов, чётко и пободрей. Он рассказывал и тут же показывал по карте, пальцами без всякой отделки и отроста ногтей, – как вчера вечером вышел из Найденбурга, как уже было перехвачено шоссе. Как он приближался к нему, и отходил, и где ночевал. А сегодня пошёл на деревню Грюнфлис, но…

– Как, и Грюнфлис? Когда они вошли?

– Да не соврать… часа три назад…

Пока тут спали…

…Как он думал найти свой полк при 15-м корпусе…

– И где, по-вашему, мы сейчас находимся?

– Вот здесь точно. Если дальше идти, должна быть вырубка справа, а потом край леса, и должно открыться Орлау.

– Правильно, подпоручик! Мы оттуда, всё правильно. Только вам уже полка не искать.