Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1

А тут – даже нечем было оборонять Таврический. Правда, кто-то откуда-то привозил оружие – винтовки, револьверы, патроны, и несколько студентов приспособились в вестибюле снаряжать пулемётные ленты. Но не было самих пулемётов. Стояли на крыше два противоаэропланных, да были два в запасе – но стрелять они все не могли. Послали одного студента в аптеку хоть за вазелином для них – он вернулся с пустыми руками: уже поздно, всё заперто. Революционер – постеснялся дверь взломать!..

К полуночи из коридоров приносили слухи, что Хабалов вот-вот начнёт генеральное наступление. Да и естественно: ведь он за весь день себя ничем не проявил, очевидно был в том какой-то расчёт.

Вся революция висела в воздухе, не опираясь о землю ни одной реальной точкой.

Следовало ждать прихода возмездия. Но теперь и вырваться нельзя, не навлеча презрения революционных кругов.

Вдруг, уже около часа ночи, внезапно раскрылась глухая заклеенная дверь в стене кабинета – и появился сам Родзянко, распаренный до красноты, а за ним небольшая свита думских. Вид Родзянки был даже разгневан. Он посмотрел с изумлением, что здесь кто-то заседает, хотя он не приказал. И глыбою своей, кажется, мог их сейчас стереть. Но – только объявил с задышкой, что: назначает комендантом полковника Энгельгардта – и чтоб все ему подчинялись.

Комендантом чего – здания? города? Масловский не ухватил, но уже испытал облегчение. Однако ни он, ни штаб его не успели пошевельнуться – как из открытой двери противоположной смежной комнаты вырвался Соколов – и звонким адвокатским голосом стал оскорблять Родзянку. За несколько часов в Совете Рабочих Депутатов Соколов стал больше чувствовать себя хозяином этого здания, чем Родзянко.

Распаренный Родзянко, с потом на лысине, выслушал с недоумением. И – не взорвался дальше. Но, крупный, даже отступил от наскока маленького лысого.

А Соколов бушевал и размахивал быстрыми маленькими руками:

– Штаб уже сложился! Штаб действует! При чём тут Энгельгардт? Чтобы разбить Хабалова и Протопопова нужны не ваши назначенцы, а настоящие революционеры! Они и есть! И вашим тут делать нечего.

С Родзянкой – наверное, никто так не смел разговаривать. Он опешил, омрачился – и забурчал скорей по-домашнему:

– Нет уж, господа. Раз я согласился взять власть – то уж теперь потрудитесь мне подчиняться.

Ах вот что, он решился брать власть!? Масловский тут же сообразил, что это даёт всем хороший шанс. Председатель Думы! – законность!

А неуёмного Соколова узда не брала, он упивался своим достигнутым криком. Он кричал и брызгал, что Совет революционных рабочих и восставших солдат один будет руководить обороной, а думский комитет может прислать наблюдателей, но не начальников. И опять оскорбительно выразился о Родзянке, так что уже не выдержали прапорщики, бывшие тут, стали теснить Соколова и возражать. Принялся возражать и Масловский.

Он-то лучше всех знал, что никакой штаб тут не сложился и не действует, – и это замечательно, что Думский Комитет и Энгельгардт в самую страшную минуту возьмут всю ответственность на себя.

А Энгельгардт, мало кому известный думец, тоже, оказывается, присутствовал здесь, – тоже в штатском сюртуке, и стеснён, и неловко краснел. После того как права его утвердились и Родзянко с думцами ушли, он остался тут.

Поспорили – умерили Соколова. То, что здесь находилось, называлось уже от Совета Рабочих Депутатов – Военной комиссией. Вот – пусть она и будет такова, но – общий орган и Совета, и Думского Комитета. И во главе Энгельгардт. Поладили.

Особенно перед неумолимой вестью о посланных восьми полках.

Присели, поговорили, что надо бы такой приказ издать: всем воинским частям и всем одиночным нижним чинам немедленно возвратиться в свои казармы; всем офицерам – прибыть к своим частям и принять меры к водворению порядка; начальникам отдельных частей – явиться завтра в Государственную Думу для получения распоряжений. И так – мы возьмём в свои руки армию? А чем же иначе воевать? Вмиг создать революционную армию невозможно.

И Филипповский, с косым падающим начёсом на голове и подувая в тёмные усы, сел писать приказ. А потом отослать его в одну из захваченных типографий.

Но – призрачным представлялось, чтоб офицеры после убийств – вернулись бы к своим частям и обращали бы их к порядку.

Тут у Энгельгардта возникла мысль: обратиться к помощи Преображенского батальона, чьё счастливое вмешательство повлияло в полночь на Родзянку и где офицеры, очевидно, остаются на своих местах и сейчас. Так Энгельгардт – поедет туда! Сперва поблагодарить их, потом и опереться. Только они одни и могут атаковать Хабалова.

Разумная мысль! Согласились.

Но тем самым – Энгельгардт исчез, а Масловский опять остался поджариваться во главе заклятого штаба.

И прапорщиков поредело. Неизвестно, с кем он и оставался, – а уйти не мог. И все гости, общественные деятели, из Таврического разошлись. А думцы больше не приходили.