Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2

– Вот и говорю: забрать! Выбрать таку Комиссию: шла бы, забирала подчистую.

– Чего Комиссию? А мы сами – безрукие, чо ль? Чем на етом Совете топтаться зазря – разойтись по улицам. И штыками прочёсывать. И забирать!

Уже который час нагнетался и нагнетался народ сюда, в большую комнату, где объявили Совет депутатов . И даже мало с мороза пришли, а сухонькие, тёпленькие, видать здесь и ночевали. В казармы идти боязно, а тут попоили барышни чаем и хлебу прикладали с колбасой, – а теперь чего будет, поглядеть. У дверей задёрживали, требовали какой ни то бумаги иль хоть на словах бы доказал – от какой части, от какого завода. Одни и доказывали, а другие напирали и проходили гуртом, солдаты многие, кто и с винтовками, как из казармы ушёл вчера, а куды её денешь?

А в серёдке поначалу было вольготно, и даже зады рассаживали по стульям, по скамьям, а головка образованных из соседнего чулана, кому и грамота в руки, – та сидела за столом. Но и – пёрли, но и – пёрли новые и новые всё сюда, – и уже столько набралось народу стоячего, что сидеть стало невмоготу: ничего не видать, половины не слыхать, всё застали, да спинами в рожу давят, – так стали из сидки приподыматься. И – ещё стало тесней, так что все колена об те стулья пообдавливали, да переломать их к чертям или повыкидывать! Или вот что, кто поумней: на стул же тот и громоздись – во хорошо-то! во видать отсюда, хоть вперёд, хоть назад, хоть речь изрыгай, а хоть просто вылупляйся, диковинное сборище!

И на головку напирали, напирали – уже их в стену втиснули, ничего им не видать, и полезли они тоже на свой стол стоймя. И теперь уж их ни с какого стула не перевысить.

А внизу, в сжатьи, и папаху не везде сымешь, да и держать её несручно, так уж пусть голову парит. Зато – разбеседование, вот что! Где тесно, там солдату и место. За вчера, за сегодня тут на переходах перезнакомились из разных батальонов. И тут, кто по соседству оказался, – тоже беседа. С соседом поговорить – душе тепло.

– Такие девки хожалые, строганые ляжки, там уж и шерхебелем и рубанком пройдено…

– Да питерские девки на нас, грязнопятых, рази смотрят?

А со стола, руками размахивая, какой-то в кожаной куртке, из автомобильной команды:

– Товарищи солдаты! Вы заслоняете светлый горизонт революции такими несерьёзными рассуждениями! Сколько мы боролись с кровавым царизмом – об этом надо говорить! В девятьсот пятом году и в девятьсот шестом. И сегодня ещё идёт грозной тучей палач генерал Иванов, душить нашу свободу. И нам надо мобилизоваться и организоваться. А мы что делаем? А мы только в воздух пуляем.

– То не мы, то ребятишки.

– А кто их приносит, патроны? А кто их в костры?

– Да хва-атит тебе патронов! У нас этих патронов цейхгауз полный. Это раньше их по счёту выдавали, а теперь – бери, своя рука.

А то на стол взлезал рыжебородый, здоровый, как мясник. И читал по бумажке иль на память говорил, за что надо голосовать. Голосовать – значит пустую руку подымать, поднял, опустил, не тягота, это мы можем. Тоже как своя присяга тут. Отменить полицию – хорошо. Захватить все места, где деньги делают или хоронят, – лады. Трамваев не пускать – не надо, мы и так пешком ходим. Поголосовали, поголосовали – окончили.

А так-то подумать: что, эти учёные умней нас, что ли? Просто – грамота, наторели. А наша доля – для их сторонняя. И слова у них какие-тось, нашему уху не милые.

– Вот только бы, братцы, брюхо набить – а то ведь ноне на свободе и заживём же мы, а?

Фуражки, папахи мохнатые, чёрные безкозырки с жёлтыми кругами выпушек, и безо всего открытые стриженые головы, у кого выгляд разомлевший, у кого пристигнутый, а тут и вольные в чёрной одёжке, они-то нас попривычнее, вот так сбираться да судачить, они нас и переговаривают:

– Товарищи солдаты! Вам ли пояснять, что победа народа должна охороняться! Враги революции готовят нам ужасное кровопролитие, а мы не видим ваших стройных революционных рядов.

Лево-руционных… И чтой эт’ они все на левую руку больше налегают?

– Надо сокрушить гидру реакции – а что мы для этого делаем?

Но уже языки расплелись, ему и отзыв сразу:

– Погоди, я тебе расскажу. Значит, в нашей казарме…

Но у кого чего в нашей казарме – на это охотников со всех сторон, заслушаться. Как во всех батальонах побываешь зараз. В пять голосов сразу.

А кто – и просто расповедать хочет, до чего теперь все стали радые да лёгкие. Уйтить отсюда не под силу, только брюхо подвело.

Тому, вольному:

– Эй, слышь! Животами слободу отстоять – мы могём. Да гуще бы подкармливали.

Тут – услышали все, и кричавшие и молчавшие: очередь пулемётная! Да близко! рядом!

И ещё – очередь!

Вот тут же рядом где-то со дворцом!

И – как ударило по народу! пулемёт!! – он не шутит!! Он – знает, чего говорит!

А их тут, в тесноте, хоть всех перебей, с одного пулемёту.

Затаскались, заорали. То ль по нам стреляют, то ль от нас, но всё равно – бой!!

А винтовки-то наши иные – и без патронов. А кто-то и в коридоре посоставлял.

И – задёргались к выходу, тиснулись —

– Да тише-то штыком, чёрт, не коли! —

как через дверь распахнутую кто-то крикни:

– Казáки!