Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2

Но и когда выступленья казались успешными, когда и тоскливо безуспешными, – депутаты с облегчением спешили вернуться в свою Думу. Правда, уже не в свою, а сильно подпорченную. Уже перед дворцовым сквером автомобилями или напором народа свалили часть чугунной решётки и один гранитный столбик. В Купольном – штабели мешков. А дальше внутри – солдатский табор с безсмысленной толкотнёй, где течение сшибалось с течением не в политическом, а в самом примитивном физическом смысле – кто кого пересилит и пройдёт раньше. Сквозняки. За одни сутки уже подшарпаны колонны, попорчена мебель, сальные пятна. А уж в уборные заходить стало противно, так загажены солдатнёй, да ещё и очередь. И перестал существовать гардероб, а в бывшей комнате личных ящиков депутатов навалены пулемётные ленты и даже взрывчатые вещества.

Так вот – пробраться надо черезо всю эту толчею, где радикальные барышни ещё разносили засидевшимся солдатам бутерброды и чай, – и даже с боязнью прислушиваясь к разговорам толпы, пробиться в те немногие последние комнаты, где ещё сохранялся дух Думы и были в основном свои, и подышать привычной обстановкой: рассказать о своей поездке в полк, послушать рассказы других. И если удастся, как забытое счастье, – присоединиться к обсуждению каких-нибудь вопросов общего характера.

Тут стекались и не члены Думы, а просто петербургские их друзья, кадетская публика.

Что слышно о движении войск Иванова? Неужели достигнут и будут карать? Да ведь мы и не революционеры, господа! Почему мы и уговариваем солдат вернуться в казармы, почему мы и рады нашедшимся офицерам, – мы именно прекращаем революционную ситуацию и восстанавливаем тот порядок, который нужен для ведения войны. (А может быть, царь признает их Комитет – и насколько всё сразу легализуется!) Ко всему этому кризису привели не мы, – привёл безвольный монарх, прогнивший режим. Боже, как мы при этом режиме жили! И мы так уже стерпелись со страданиями, которые он нам причинял, что могли жить как будто и счастливо. По видимости.

Но вот настал для них час расплаты?

Ничего, солдаты быстро успокоятся, – зато в армии произойдёт теперь патриотический взрыв, и война закончится победоносно и быстро!

Угнетал и перебивал поток всё приводимых новых арестованных – часто совсем случайных людей, – и всем добровольным конвоирам надо было выражать благодарность и отпускать их, задержанных же перехоранивать по несколько часов, пока минует им опасность, – и всё опять же в этих нескольких оставшихся комнатах.

Наконец появилось публичное заявление за подписью Родзянки: что Думский Комитет до сего времени никаких распоряжений ни о каких арестах не производил (это была правда, вся эпидемия арестов текла мимо него) – и впредь аресты могут производиться не иначе, как по особому распоряжению Комитета.

Но даже это заявление напечатать – неизвестно где искать типографию, не придётся ли просить Совет рабочих депутатов.

И тем более не имел Комитет мужества призвать население не подчиняться той второй, парализующей власти.

Ужасно обидное положение! – все эти массы притекали в Таврический из симпатий к Государственной Думе – но утилизировать эти симпатии было никак не возможно: массы растеклись по помещениям и только мешали, а вот вторая власть внедрилась и захватывала их. И без этой второй силы, кажется, уже и не восстановить порядка, не собрать солдат в казармы.

Надо как-то ладить. Как-то взаимно дружественно.

Тут – вернулся Родичев, с какой-то по счёту своей поездки, уже вечерней. За один день узнать было нельзя, как он потерял утреннюю бодрость, и охрип, и постарел, и пенсне спрятал.

Сейчас он был в Семёновском полку. И вернулся сильно расстроенный и изумлённый. По вечернему времени солдаты собрались на его речь в большую казарму в одном белье и валенках. Слушали, хмурились – а «ура» совсем не кричали.

Так и разошлись в белье, как и не слушали его. Первый раз в его жизни речь настолько не произвела никакого действия, где уж там восторга.

А оказалось, ходит у них прокламация: революцию Пятого года украли офицеры, украдут и нынешнюю, если солдаты не дадут им урока.

Кто-то ж где-то эти прокламации печатает, для них типографии не закрыты.

219

Заботы, тревоги и огорчения Родзянки. – Стеснённость перед Государем. – Остановить войска прямыми переговорами. – Жертва за всех. – Покорение Москвы.

Весь сегодняшний день прошёл у Председателя как на пышущем болоте, где он пытался нащупать хоть какие-то твёрдые точки и установить поддерживающие связи.