Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3

Но – переживаниям никогда он не давал собой овладевать. Он всегда и считал и высказывал, что пробный камень для полководца – сохранять ясность ума и спокойствие духа при неудачах. Надо действовать. Если бы Верховный уже был бы сейчас в Ставке – Алексеев пошёл бы и честно признался ему во всём позоре.

А сейчас, пока он в Тифлисе? Сейчас Алексеев сам должен был решать меру против Петрограда.

Но – весь его военный опыт, все его стратегические знания не подсказывали: что же можно предпринять против этой болтливой компании? Войска – уже посылали и уже отозвали. В телеграфных переговорах его обманывали. Необычайная обстановка – и ничего не придумаешь. Только – докладывать в Тифлис, Верховному.

Но и он ничего не будет решать, пока не приедет сюда. А на это уйдёт, может, больше недели.

А рядом только – Лукомский, Клембовский, всё не то.

И вдруг так подумал Алексеев: когда вчера была нужда склонить Государя к отречению – ведь обратился же он к своим всем Главнокомандующим. И эту мысль он перенял у того же Родзянки, как тот закидывал Главнокомандующих телеграммами. И сейчас все Главнокомандующие, кроме Рузского, сидели во тьме, и запрашивали, и ждали: почему задержан Манифест? Им – всё равно что-то объяснять. Так составить честное изложение происшедшего, всё, как оно теперь понимается, ну конечно в сдержанных словах, не давая воли чувству. Составить и разослать. Это же будет – и доклад Верховному.

Не знал Алексеев такой боевой ситуации, которой нельзя было бы резюмировать, а затем и разрешить одним сжатым деловым документом. И само составление документа помогало привести мысли в ясность и успокоить собственный дух, само дисциплинировало.

И он тут же засел писать циркулярную телеграмму всем Главнокомандующим. Что это – в пояснение к их запросам о задержке Манифеста. Как сегодня утром с этой просьбой обратился в Ставку председатель Государственной Думы, но причина его настояния более ясно изложена в разговоре с главкосевом. Родзянко мечтает и старается убедить, что можно отложить воцарение императора и дождаться Учредительного Собрания с Временным Думским Комитетом и ответственным министерством. Но Манифест уже получил местами известность, и немыслимо удержать в секрете высокой важности акт. Очевидно нет единодушия в Государственной Думе и её Временном Комитете, на них оказывают мощное давление левые партии. А в сообщениях Родзянки нет откровенности и искренности. Его основные мотивы могут оказаться неверными и направлены к тому, чтобы побудить военачальников присоединиться к решению крайних элементов как неизбежному факту. Войска петроградского гарнизона окончательно распропагандированы, и вредны, и опасны для всех. Создаётся грозная опасность для всей Действующей Армии.

Всё так. Изложено было не длинно, толково – и уже с некоторыми акцентами о Родзянке. Однако: для чего это всё он писал? И – что он предполагал предпринять против опасности?

Очевидно (дождавшись указаний Верховного): потребовать от председателя Думы выполнения Манифеста!

А если не выполнит? И скорей всего не выполнит…

Бродила, пробивалась мысль: так повторить родзянковский же манёвр – собрать мнения Главнокомандующих. Вчера они оказались сильнее самого Государя.

Только Ставка может сделать это и внушительней: собрать самих Главнокомандующих! Совещание.

Да! Это теперь стало ясно Алексееву. И тогда они всё решат.

Но – без Николая Николаевича он не смел их собрать приказом и не мог приказно назначить дату. За пределами его прав.

Всё, что мог он: это – предложить Главнокомандующим такое совещание. И если великого князя в Могилёве всё не будет – то и собраться, не позже 8–9 марта.

Этим и закончил:

«Коллективный голос высших чинов армии и их условия должны стать известны всем и оказать влияние на ход событий. Прошу высказать ваше мнение, признаёте ли соответственным такой съезд в Могилёве».

Вот так соберёмся и противопоставимся шаткому непоследовательному правительству.

И что ж? Главнокомандующих тоже кучка, советоваться так советоваться, мысль Эверта ожила в нём:

«Быть может, вы сочтёте нужным запросить и командующих армиями».

Кончил – и сам своими ногами отнёс телеграмму в аппаратную.

Пока писал её – был в действии. Но когда расстался с ней, то действие прекратилось.

И он обречён был – казниться.

Что же это такое наделалось?..

376

Эверт недоумевает. – Ну, кажется, решение!

Задержать Манифест по Западному фронту – задержали, хотя где-то мог проникнуть и в войска, а это что же?

Задержали – но это не выход, так не может продолжаться.

Задержали – но больше так не попадаться. Не дёргаться больше, а вести себя с достоинством.

И – какая же причина? Что там неведомое меняется наверху?

А Ставка как задержала, так и замолкла. И велел Эверт послать им телеграмму: когда же можно объявить, задержка Манифеста крайне нежелательна! А иначе тогда: объявить войскам телеграмму наштаверха о задержке? И – какие же причины, сообщите!

Ставка в ответ: потерпите! Наштаверх составляет новую телеграмму.

Но – не слали.