Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4

Но и она продолжала сидеть, не переменяя позы, не уходя. Глаза – косо вниз.

Так это и был ответ?

Он вот как сказал:

– Я бы… пошёл с вами?

И почти сразу услышал, сквозь зубы, без поворота её головы:

– Пятнадцать.

И его – осадисто резануло. Всё оказалось – именно так, но зачем так грубо, как сбросило со скамейки на лёд. Да! Ему хотелось всего лишь одного, именно этого, – но хотелось так, чтоб отзывалось и в душе.

Но уже выбора не было. Дорвался.

– Пойдёмте, – сказал.

И тут же подумал: а как же они пойдут? Её вид – идти с ней под руку ему невозможно…

Но оказалось просто: совсем рядом, в Антипьевском переулке. Вильма шла на плечо вперёд, а поручик – чуть сбоку и сзади, весь – за её буйными волосами.

Антипьевский! – надо же! – как раз вдоль задней стены его родного училища. По ту сторону сколько маршировал – думал ли, что всё разрешится рядом, вот так?

До войны и без фронта он бы так не мог.

Маленький двор, двухэтажный дом в глубине. Тёмная лестница, ещё без света. На третий, мансарда.

В первой убогой комнате, которую надо было им пройти, сидела за столом с неубранной едою – другая девушка, не такая красивая, но пожалуй похожая, – сестра?

Странно так проходить – Вильма не познакомила, не сказала ни слова, шла в следующую комнату. И Ярослав, кивнув той девушке (та не ответила, как не заметила), – за Вильмой.

И Вильма накинула крючок на дверь.

Вторая комната, скошенная крышей, была тоже мала, скорей не чистая. Одна полуторная кровать, одна одинарная, обе под простыми одеялами. Комод под кружевной дорожкой, на комоде стоячее зеркало. Вешалка, стул, табуретка.

Через единственное подкровельное малое окно ещё падал сумеречный свет, и не было надобности зажигать.

Вильма ловко сбросила пальто, шапку, – волосы ещё больше рассыпались, а пунцовая – оказалась на ней шаль, в обхват плеч её, сильных облокотий, – и концами сведена под пояс впереди. И в нищей сумеречной комнате эта пунцовая шаль загорелась как жар-птица. И сильные глаза Вильмы против окна смотрели на Ярослава в упор. И гордо.

И так это вспыхнуло разом – Ярику теперь опять показалось, что – лучше он и найти не мог! Это было чуже, странно – и восхитительно!

Он подошёл к ней распутаться в шали – а воротник оказался вырезной косяком, открывая шею и душку.

Оставалась одна опасность – но спросить её прямо было невозможно, да ведь и не скажет. Оставалось только – доверять ей. Да если б не эти «пятнадцать» – а может, процеженные так с непривычки? – он поручился бы, что она вышла на бульвар в первый раз.

Но какие опасности он не переходил в жизни, не страшней же. Спросить – было невозможно.

А ещё: отстёгивал шашку с револьвером – почему-то мелькнуло, что и это опасно, в чужом неосвещённом месте.

В комнате быстро темнело – и только привыкшими глазами он продолжал досматриваться до неё. А пунцовый платок на стуле – гас, гас, потом погас, не различался.

Сперва п'oмнилось, что за дверью сестра. Потом забылось.

Но ему действительно хотелось – войти в её грудь! Заглянуть в её жизнь. Ему хотелось – в чём-то и полюбить, нешуточно.

Он нуждался – ещё и кусочек своей души оставить у неё.

Чуть шелестили шёпотом.

И, обнимая, он спрашивал:

– А можно – я до утра останусь?

– Нельзя. Придёт мама и все, ночевать негде.

Но ещё лежали в полной темноте.

Чего не было в её теле – нежности. Но – сила.

Лежал – и уже сейчас подумал: ведь будет её вспоминать, и может – долго.

– А я тебя – запомню, Вильма!

Кажется, искренне ответила:

– И я тебя.

562

Революционная биография Нахамкиса. – Труд о Чернышевском. – Вторая эмиграция. – Дела в Союзе Городов. – Уверенное выдвижение в ИК. – Контактная комиссия. Монолог к министрам.