Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

Сегодня Ольда Орестовна пошла бродить среди издуманного торжества «первомайского праздника». Всякая революция любит зрелища, и любит смотреть сама на себя. Картинность, конечно, была немалая. Десятки грузовиков, хрипло погуживая, продвигались через людские столпления, останавливались. Один из дежурных на грузовике ораторов произносил что-нибудь хвалебное о революционном народе – и грузовик двигался дальше. Неимоверное количество красных флагов. То на знамени – повар, горничная и лакей, то официанты идут с плакатом «отмена чаевых». То шагают неисправные теперь почтальоны, телеграфисты, вагоновожатые – все своими отдельными колоннами, то сапёры, не в лад празднику, несут знамя с Георгием Победоносцем, и множество непривычно красноголовых женщин: простой красной бязью как платками повязаны головы, и даже целые колонны из таких, а у распорядительниц и юбки красные, шутили с тротуаров: «малявинские бабы идут». А пожалуй самая демонстративная улица – Большая Конюшенная: вся забита озабоченной многотысячной очередью к городской железнодорожной кассе, перегорожена шествиям и даже прохожим.

Но было и острее к сердцу. Плакат: «Свободная церковь – свободному народу», а за ним – батюшка ведёт две сотни школьников, и они надрываются тонкими голосами: «Отречёмся от старого мира!» С тротуара спрашивают: «Батюшка, а что такое свободная церковь?» Отвечает уверенно: «Без обер-прокурора, и всё выборное. Вот, Григория Петрова в епископы». – «Так он же не монах». – «Так именно каноны и надо пересмотреть народным сознанием». – Да не в одном месте эти юнцы с революционными песнями, поют по записочкам в руках: «Иди на врага, люд голодный». А есть – и шестилетние. С тротуара: «Сечь их надо, а не по улицам вести». И реалист отвечает гордо: «Мне десять лет, а я гражданин, а вам пятьдесят, а вы холоп». И мальчику аплодируют.

Кажется – мирные улицы, уже отошедшая революция, сплошной радостный праздник.

А – страшно.

Да если хорошо приглядеться – есть, есть невесёлые лица, прикрытые, стянутые, не смеют проявиться.

А сколькие вообще не вышли, чтоб этого не видеть? (А сколькие – переоделись, как Ольда, попроще, – в хорошей одежде становится на улице неуютно.)

– У Николая Романова в банке 36 миллиардов…

– Да ежели только собрать налоги с буржуйских домов, так и будут миллиарды.

– Капиталистам продиктуем диктатуру…

Шагают строем рабочие с ружьями. Лозунг – «Поголовное вооружение народа». С тротуара изумляются:

– Кого ж ещё вооружать? Уже и так 14 миллионов под ружьём.

– Вооружить пролетариат.

– А против кого?..

Ответа нет. Мирные шествия, весенний праздник – а против кого?..

И сегодня тоже завернула Ольда Орестовна к Кшесинской: какое-то гнездится в нас влечение к опасности, или взрыву, или ядовитому укусу. И нигде не стеснялись ленинцы, но тут особенно. С весёлой музыкой пришла колонна матросов с роскошным шёлковым знаменем – «РСДРП – Кронштадтский комитет». Подняли знамя на балкон – и матрос долго объяснял, что про Кронштадт лгала буржуазная печать, никаких там кровавых расправ не было и никакой отдельной республики.

– Но мы, кронштадтцы, не допустим, чтобы дело свободы сорвала кучка буржуев. Мы не выпустим оружия из рук, для нас Ленин – личность святая.

Публика требовала, чтобы выступил сам Ленин. Отвечали, что нет его, он на Марсовом поле. «Неправда! Мы были на Марсовом, там нет никакого Ленина!»

Следующий:

– Мало говорить «долой Временное правительство»! Надо идти и свергнуть его, и взять средства производства в свои руки. А Николая Второго – на фонарь!

Когда же с улицы слишком шумно возражали – большевицкий оркестр играл марсельезу и заглушал. А потом – новый кронштадтский матрос:

– Товарищи! В нас – сила. Мы хотим отомщения за нашу кровь от 1861 года до 1905. Если будет нужно – в Петрограде снова загрохочут пушки. Крови – ещё много будет!

Так откровенно всё говорилось – и почти никому не слышимо?

40

Плеханов. Революционерство с молодости. – Тяготы эмиграции. – Позиция защиты родины. – Возвращение в Россию. – Речи его на Совещании Советов. – «Единство» против Ленина. – А в правительство не зовут… – И Исполнительный Комитет отказался принять.

С годами мы так меняемся, что не только не узнаём самих себя – своих былых фотографий, своих когда-то записанных мнений, это бы ничего: всё развивается и в развитии меняется, – но в старости обидно вспомнить, как целые периоды, целые периоды твоей жизни направлены были не туда, потеряны были не на то, – обидно именно сейчас, когда так дорого последнее время – а нет его, когда так нужно, несравненно нужнее всего прежнего хоть сколько-нибудь сил – а нет их.