Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

– Призывать к гражданской войне – преступление против свободы народа. Собрание объявляю закрытым до завтра.

Крики:

– Нет! Продолжать!

А ещё ж и с набережной гул, и там не расходятся!!

Собрание распадается на множество мелких митингов. Большевики выскакивают на возвышение. Сейчас соединят и продолжат Совет?

Как же это легко поджигается!

Выскакивает всё тот же Каплан:

– И что? Это будет обман России! Вы тут вынесете решение – а Россия будет думать: решил Совет рабочих депутатов?

Кто из зала – потянулись, потянулись на выход, не хотят без президиума.

Кто: – Наш долг идти на улицу, к революционному народу!

Большевики неистовствуют:

– Идите торговаться!

– Лакействуйте!

– Сговаривайтесь с Милюковым, как обмануть народ!

Кто вываливал вон, кто сплачивался в кучки, кипеть.

Всё смешалось.

61

Вечером перед Мариинским дворцом. – Подъезжают и держат речи министры.

Войска с Мариинской площади ушли, но площадь нисколько не успокоилась, напротив. Остались тут все взбудораженные, кто набрались при войсках, и начатый митинг с первомайской трибунки перед дворцом уже не утихал: всё время густилось несколько сотен слушателей вокруг – и на помосте сменялись ораторы самые пёстрые, держась для верности за рейку, прибитую как перила. И в тон тому, как больше всего спорили о войне, – кружились в вечереющем солнце перед дворцом голуби, голуби, всё менее находя себе тут покоя и свободного места на мостовой, тревожно воркотали, усеивали края гипсовых ваз при крыльце, ущерблённых февральской стрельбой.

Солдаты, которые порознь, не во власти своих вожаков и плакатов, – сплошь разумно рассуждали: «Конечно, войну никак бросать нельзя, мы всегда за победу».

Но за эти часы не только по соседству – весь город уже знал о войсковом выходе на площадь, и с разных концов вливались сюда люди стайками. Ушли полки – но тут возмещались петроградским жителем всех возрастов и одежд, – и уже снова площадь заливали тысячи, из края в край ничего не слышно, и там и сям образовывались свои группки и возвышались свои ораторы – кто на выкаченной бочке, принесенном табурете, кто на козлах пролётки терпеливого извозчика, а кто половчей – и взлезая по фонарным столбам.

И от кучки до кучки и дальше по площади, за спиной облегчённо-грациозного Николая I, прокатывались только «ура» и «долой», «ура» и «долой» – а сами страстные доводы гасли там накоротке.

Это был незапамятно небывалый самочинный народный мирный сбор: в февральские морозы больше бегали, глядели, поджигали и тушили, или тащили людей, вещи. Сегодня не было у толпы ни дирижёра, ни вожака, ни возглавителя – но один-то возглавитель мысленно реял постоянно перед всеми жителями революционной России: конечно Керенский! Вот ему бы тут сейчас появиться с увлекательным словом! И вот за ним бы сейчас все повалили согласным валом!

И из ближней ко дворцу толпы составили делегацию из офицера, студента, двух штатских: идти во дворец, узнать, где Керенский, телефонировать ему, звать его срочно! Даже удивительно было, что он до сих пор не появился сам.

Сменилось на трибуне ещё два оратора, и спорили внизу по соседству, в толпе. Да из военных никто не высказывался против войны, а только против министерских тайн и за ясность целей, зато уж штатские и дамы все были за войну до решительного победного конца. Уж таков становился на площади состав толпы, что и спора настоящего не было, а всё больше за правительство. И очень жалели Милюкова, подвергшегося такой несправедливой атаке.

Вернулась депутация из дворца, и офицер, поднявшись на помост, объявил: Керенский – тяжело заболел, лежит в постели, на митинг приехать не может. Но просит граждан сохранять спокойствие и верить, что Временное правительство стоит на страже свободы. Наш дорогой министр передаёт всем собравшимся – привет!

Большое разочарование, хотя и доля очарования от дорогого министра.

За эти часы уже не первая депутация ходила от толпы во дворец – звать выйти Милюкова, или князя Львова, или кого-либо, кого-либо из министров. И как досадно: вопреки всеобщему представлению, что Мариинский дворец – резиденция правительства, – за весь день ни один министр в нём не появился.

Около шести часов вечера с Морской вышла новая солдатская колонна, без музыки и без оружия. Нестройно пели марсельезу, перестали. Это оказался опоздавший к сбору батальонов – Павловский. Он шёл почти без единого офицера и довольно расхлябанно. Впереди несли «Долой захватную политику Милюкова!», «Да здравствует мир без аннексий и контрибуций!».

Пришёл – а ему на площади уже и места нет, так залито. Всё же нашёл, стал боком ко дворцу. И настолько не было вида военного строя, что публика легко к нему притискивалась и спрашивала:

зачем пришли? и почему им нота Милюкова не нравится? и неужели они хотят отдать Россию немцам? Павловцы отвечали нескладно. Отдать немцам? – никак, никто не хочет. Чего в этой ноте? – ни один разумно не ответил. А что такое «аннексии»? – ни единый не знал.