Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

Революция – сложнее, чем шахматы, тут нет для каждой фигуры определённых возможных ходов, из которых и следует выбирать. Тут – их такое неопределённое множество, и самых неожиданных, и у самых разных фигур, что надо иметь действительно гениальную интуицию, чтобы каждый день усматривать, вытягивать эти возможности и назначать лучшие ходы. И вот у Ленина (в своё время в эмиграции недооценил его Стеклов) эта интуиция определённо есть. Вот он приехал, опоздав на революцию на месяц, все места заняты, все программы в действии, – он объявляет свою оглоушивающую, до крайности всем неприемлемую, все отшатываются, – а через две с половиной недели выводит на улицу рабочий Петроград против правительства, да, по сути, и против Совета. (Сегодня, 22-го, на совещании батальонных комитетов гарнизона два представителя броневого дивизиона безтактно проговорились и выдали: в эти дни к ним обращались с требованиями дать броневики для ареста Временного правительства и для стрельбы на улицах! И бронедивизион – просит простить за кровь, пролитую на Невском.

Безтактно, потому что не был секрет, что бронедивизион прежде стоял у Кшесинской и не потерял связи с большевиками.

Но, к счастью, идейная близость к позиции большевиков помогала Стеклову делать по отношению к ним все эти месяцы правильные шаги. Не только он всегда голосовал заодно с ними, но в «Известиях» высказывался всегда благоприятно для них, вовремя сопроводил одобрительной статьёй быстрое создание большевиками рабочей милиции, сочувственно и другие шаги. Имел ошибку сперва сказать, что Ленин потерял контакт с русской действительностью, и выступить против при его первом появлении в Таврическом, – ну, когда и все же против него выступали, но на другой же день (уж не помня Ленину обиды, как тот обзывал «социал-лакеем») – не чинясь покрыл свою ошибку статьёй в «Известиях», сочувственной к ленинскому переезду, защищал его от травли безчестных и отвратительных тёмных сил и даже – хотя орган Совета – отказался напечатать постановление солдатской Исполнительной комиссии против Ленина, для него опасное. И по той же причине – вообще промолчал в «Известиях» о манифестации инвалидов. О, он много мог принести Ленину, во многом подкрепить его. День ото дня – Ленин явнее выступал против самого Совета, – а вот орган Совета защищал не Совет, а Ленина. Поражённый его острой, быстрой, сильной хваткой, Стеклов всячески показывал себя союзником ему. Уже горела под Стекловым платформа «Известий», а он продолжал давать там статьи совершенно в ленинском духе и даже передовицу в поддержку Ленина, в день его трудного выступления снова в Таврическом. Прежде чем уйти из «Известий» – так ещё хлопнуть дверью! Всё равно: с торжествующими предателями, церетелевским большинством, Стеклов порвал уже безповоротно.

Кризис 20–21 апреля дал Стеклову возможность в двух газетах широко излить желчь на Милюкова – на его гнусную империалистическую сущность (и очевидный сговор с приезжавшим в роковые дни генералом Алексеевым, ворон ворона призвал на добычу); и на буржуазное лицемерие проправительственных (ловко срежиссированных) манифестантов, скрывавших от солдат свою жажду Константинополя и Армении. Выступал и перед толпой у Морского корпуса: «Через каких-нибудь две-три недели мы могли бы заключить мир с Германией – и этого испугались такие разбогатевшие капиталисты, как Милюков». И прикрывал Ленина: «Происки чёрной сотни, вчера уже пробовавшей производить дебоши на улицах… Мы предупреждаем этих нетерпимых в свободном государстве людей!..»

Хотя: до конца шагнуть к Ленину – значит подчиниться удушающей ленинской дисциплине.

Впрочем, оставалась у Стеклова ещё одна опора – международная: его имя по социалистическим каналам известно было в Стокгольме. И когда из Стокгольма приехал Колышко (был когда-то секретарём Витте, был известным журналистом, теперь жена его немка в Стокгольме, и там у него контакты с ответственными немцами и с кругом Парвуса), – приехал Колышко и от немцев привёз двум самым видным социалистам России – Керенскому и Стеклову – проект перемирия с Германией!

Ничего себе документ! Не мог Стеклов унизиться узнавать у Керенского, как поступил с документом тот, но скорей всего никак, потому что, став министром, он загряз в оборончестве. И вот история вкладывала Стеклову – самому сделать грандиозный исторический шаг, который решит судьбу Европы. И тут же уезжающему снова Колышке он поручил передать своё согласие: пусть присылают немецких социал-демократов для переговоров с нами прямо на двинском фронте.