Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

Шум, гнев и дрожание были неописуемы, многие растерялись. Президиум объявил, что считает невозможным вести заседание под крики «позор» – и удалились: за долгим Церетели маленький старый обожающий его Чхеидзе, за ними неунывающий здоровяк Скобелев. (Да уж не рады они были, что затеялись с ничтожной фамилией, не трогали бы лучше.)

Оппортунисты – панически дезорганизовались, и потерпели бы поражение, если бы присутствующий простак, солдатский депутат (музыкант) не воззвал горячо, что он умоляет старых революционеров, наших вождей и учителей жизни, прекратить эту распрю, потому что мы, молодые, растерялись и не знаем, кому верить. И большинство – очнулось. Дан поставил вопрос о доверии президиуму. Набрали большинство, сообщили тем, и те вернулись.

В этот день уже не выбирали бюро, на то пошло ещё одно ожесточённое заседание, в бурных перерывах которого большинство и меньшинство расходились на свои совещания в разные концы Таврического, меньшинство попало полностью к большевикам, и председательствовал Каменев. Всё же часть левых отшатнулась от Стеклова и перебежала к большинству. Под конец уже приглашали индивидуальных представителей меньшинства войти в бюро – они выступали один за другим и демонстративно отказывались. И только Гиммер, в отчаянии от этих большевиков, вечных мастеров бойкота, вошёл один.

Впрочем, и бюро не стало тем, чем его задумали, – и не заменило собою ИК, продолжавшего заседать чуть ли не каждый день.

Всё же и в эти бурные три заседания нашёлся момент, когда создавали отделы, – из недавней шутки выросло формальное предложение: образовать при бюро свой отдел контрразведки.

Подумали, подумали. Отклонили.

22

(Фрагменты народоправства – деревня)

* * *

Грязью залита сельская улица, дождь, даже собак нет. На церковной ограде намокла, отрывается прокламация «социалистов-революционеров». Весь народ пошёл в школу – люцинера слушать.

Объясняет он так: лишь бы покончить с богатыми помещиками! – у всех у вас прибавится земли, хлебушка будет хватать, смотришь – другая коровёнка.

* * *

А на другой сельской сходке приехавший эсер объяснил не так: сперва у всех землю отберут – и каждому будут давать в пользование. Взнялась буча:

– Да ежели по-твоему исделают – так в кажной деревне война пойдёт. Кто у меня отымет, какой пьяница? Да я его вилами! Ты мне за землю допрежь заплати, а потом отбирай. Земля моим пóтом полита!

– Перворот не для та гомозили, чтоб народ обижать!

* * *

Только просят у приезжающих: удешевить бы товары. Пусть правительство установит на жалезо, на ткани, на кожу, на карасин – божеские цены, и запретить торговцам продавать выше. И просить правительство проверить отсрочки военнообязанных на заводах: кто там прячется?

И так на сходках предлагали: а сделать хлебу перепись, чтоб никто не мог утаить ни зернятки. И – составить список. И жертвовать хлеб и деньги новому правительству, дай Бог ему здоровья. И – шить сапоги, и безплатно посылать их в армию.

* * *

И так на сходках решали: пока суд да дело – а не давать чужим рубить леса. И заготовку дров для города в нашем лесу прекратить. И чтоб лесов никто никому не продавал: уйдёт от нас на сторону.

В Петроградской губернии совсем не дают рубить лес – ни для отопления столицы, ни для военного ведомства.

А сами пока – почали рубить для себя, по соседству, хоть помещичий лес, а хоть и казённый. Крестьяне Сергинской волости Пермской губ. самовольно стали рубить лес голицынских наследников, лесную стражу обезоружили, её контору разогнали. Стали рубить помещичий лес и в Хвалынском уезде.

А в Мозырском леса стали жечь – за то, что они помещичьи.

* * *

Два села Хиленской волости под Белозёрском потребовали 10 тысяч рублей за пропуск мимо себя по сплавной реке дров и брёвен, заготовленных для северных железных дорог. Пока спорили с заготовщиками – а вода быстро спала, и брёвна остались несогнанными.

* * *

Для армии, то есть на станцию, а не в ближайший город, мужики во многих местах охотно везли хлеб. Но на станциях всё расстроилось, хлеб не хотят принимать, нет вагонов, сваливают под открытым небом. Нарастают залежи, и хлеб гниёт. Мужики то видят.

* * *

И так на сходках постановляли (Одоевский уезд Тульской губ.): с весны не допускать помещиков к работам на земле. И наследственные земли – начисто отымать, а покупные – не трогать. И – прекратить платежи земских сборов: это – раскладка старого режима.

Приезжие солдаты – чужие, мимоходные – боле всего настаивали: все законы теперя кончились, а будут такие, как установят сами мужики.

Что-то их много в отпуска поразъехалось.

* * *

Всю пасхальную неделю просидели на завалинках, обсуживали новый закон: будто всех городских рабочих освободят отноне ото всякой работы. А мы сами себе губернатора будем выбирать.

А молодёжь всю неделю дулась в карты.

* * *

Ещё в марте решали: как только начнётся пора пахоты – захватим помещичьи земли, и пусть тогда помещики с нами поразговаривают.

– Теперь, братцы, настала такая время, что мы имеем полные права, а дворяне никаких. Баскáя жизнь теперь начнётся.