Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

Да что гневаться на безсмысленную толпу: её подучили, ей сунули в руки эти мерзкие плакаты. Но поражала незаслуженная ненависть от социалистов, для которых Милюков столько сделал в прежние годы, так защищал их от царизма. И самую же эту ноту социалисты требовали, хотели, по их настоянию и написал, – и за неё накинулись? И теперь слышать все рекриминации – именно от социалистического крыла? Яростно колола только что появившаяся гиммеровская «Новая жизнь»: «Милюков-дарданелльский бросил вызов всей демократии и всему народу»! Неуютно почувствуешь себя, когда на тебя лично натравляют «весь народ». А черновское «Дело народа» шло дальше, уже эскизно рисовало правительство «от трудовиков до большевиков», а Чернов, со своей сладенькой улыбочкой и кривляньем, на ночном заседании в Мариинском дворце уже предлагал Милюкову перейти на министерство просвещения. Да даже и благоразумный, умеренный трудовицкий «День» обвинял Милюкова в двусмысленности фраз ноты. (О, конечно, она там есть, вы ещё не всё раскусили. Но счастье, что кинулись все на ноту, а интервью с «Манчестер гардиан» как не заметили, психология толпы, куда кинется первый, – а интервью было гораздо острей и опасней, его так легко не защитишь.) Да нота была бы неуязвима, если б не послушался Тома, не вписал бы эти его «санкции и гарантии», в них-то вся и беда.

Но пусть помрачатся хоть все головы – а моя да останется непомрачённой! Для чего же была и совершена революция, если не для успешного окончания войны? Славную революцию теперь портили тем, что ей якобы противоречит война! Теперь, когда американцы вводят небывалую у них воинскую повинность, за год будет призвано 2 миллиона, – и теперь уступить? Да и что за наивность: кто во всём мире поверит, что воюющая держава отказывается от компенсационных приобретений? Нельзя же выставлять себя дурачками тоже. Шла бы война обычным путём, не появись эти циммервальдисты – ничего б и не было. Даже у Набокова аберрация, сказал в эти дни: усталость от войны – одна из причин революции, и она может сейчас сказаться роково. Да нет же, не она причина, басни! И не надо прислушиваться к шкурным настроениям. На самом деле: только благодаря идущей войне и держится единство страны.

Но с циммервальдистами бороться что ни день, то трудней: из горного швейцарского аула они удивительно цепко перенеслись в Россию, и уже налезли к Гучкову в армию, и уже в собственном милюковском ведомстве их не остановишь: открыли при Совете как бы своё министерство иностранных дел, презентацию революционной России перед Западом, и за казённый же счёт шлют за границу телеграммы опровержений, курьеров, копошатся в Стокгольме. Этот «отдел международных сношений ИК» становится уже поперёк горла, просто оскорбление министру иностранных дел.

Но чему угодно можно было бы твердо противостоять, если бы Временное правительство держалось спаянно и мужественно. Однако, кроме Милюкова, не осталось надёжного министра: и подло дали создаться ядовитой легенде, что правительство ни при чём, а это Милюков, bete noire,[4] проводит свою самостоятельную упорную политику – и все демонстрации полились лично против Милюкова.

Но тут-то, когда весь удар сосредоточился на Милюкове, его собственный характер – несокрушимый характер тургеневского Базарова, любимого героя, – ещё более отвердел: обломаете ваши зубы! Бушевал Ахеронт – а в пасть ему, со ступенек дворца, с балкона дворца Милюков отбивал неустрашимо: «Видя эти плакаты, я не боялся за Милюкова, я боялся за Россию!» Застывшая воля! Шли толпы – Милюков и вправду был готов: пусть его линчуют, он не отступит от того, что считает верным. Конечно, в этой твёрдости его поддерживало и ощущение западных союзников, и чести перед ними. (Хотя Бьюкенен стал вести себя двусмысленно. Верен Палеолог, но у него своя трагедия, его отзывают.)

И вот – устоял. После такой бури – и всего лишь такие скромные понадобились разъяснения, вполне незначительные. И всё – сошло.

Принимал сегодня японского посла и сказал ему: эти волнения были апогеем затруднений, теперь пойдёт всё лучше. Увидел Альбера Тома и (хоть он во многом виноват и неискренна его роль с Советом) сказал ему торжественно:

– J’ai trop vaincu! Я – слишком победил!

Какая победа! И кадетская партия, и правительство от этого кризиса только укрепились. И правильно было сейчас: дать продолжение боя!

Но – кто это понимал? Даже кадетский ЦК не понял. Ведь его вчерашнее обращение к массам вызвало такое народное движение! сломило силу ленинских отрядов! На сегодня надо было это движение развивать, чтобы добить врага! – и готовилось сильное новое обращение ЦК, долженствовавшее сегодня появиться в «Речи», уже ночью набранное, – но с вечера этот призыв Исполнительного Комитета не демонстрировать, а всем набрать воды в рот – и кадетские цекисты заколебались, и Милюков всей силой убеждения не мог придать им смелости: рассудили, что не следует сердить Совет. И – вынули боевое обращение из «Речи», заменили успокоительной передовицей.

Робкие души, так не делается история!