Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1

Но пока это ещё сработает через Стокгольм и Копенгаген – слишком кружной путь. Надо – прямей и быстрей. А тут как раз приехал с Северного фронта один знакомый, часто ездит сюда, вполне надёжный унтер, рижский конторщик и знает немецкий. И научил его Стеклов: идти в братание и добиваться вызова немецкого офицера не меньше как из полкового штаба, и чтоб он передал вверх по команде: что в Исполнительном Комитете есть первый заместитель Чхеидзе, видная фигура Стеклов, очень влиятельный и готовый к переговорам о мире, можно будет обсудить и уступки территории, и уплату за избыток наших военнопленных. Стеклов готов в любую минуту приехать на фронт, разговаривать с немецкими парламентариями, а без него переговоры не состоятся. И: если будет запрос – немедленно вызывайте меня из Петрограда!

Подарить России немедленный мир! – вот это был шаг ему по плечу. И Россия бы этого не забыла.

И – Интернационал.

А без того – он скользил всё вниз и вниз, и скоро не на чем будет удержаться.

Он не имел ещё решения и последней крайности прямо идти на поклон в особняк Кшесинской – но уже смирился, что, наверно, придётся так.

* * *

На колесе сидишь – под колесо гляди

* * *

91

Ксенья и Саня. Встреча.

Ещё во вторник, в день нового «первого мая», была в Москве ужасающая погода – с утра тёмно-пасмурно, снежная крупа, весь день холодно, свинцовое небо, то вихри мокрого снега, то мелкий холодный дождь, то вроде града, – и гнетущая тоска подавила Ксенью, ещё от этих колонн и рядов марширующих с их старанием показаться весёлыми. Да тоска – своя у сердца: вот такая – четвёртая весна в Москве, и ничто не сбылось, и ещё только один последний годик – и возвращаться в кубанскую глушь, ни с чем. Такая потерянность горькая. Ускальзывает жизнь. (А в Ростове у Жени – уже второй ребёнок! и – сын!!)

Но с четверга пахнуло тепло – а на участке голицынских курсов в Петровско-Разумовской Академии поля́ не ждут, и от 4-го курса уже требуется много навыков, да сколько учебного времени пропало от революции. И каждый день с утра ехали туда, «паровичком», маленьким поездочком.

Да с агрономической-то участью Ксенья примирилась и находила немало радости понимать и направлять жизнь растений. И отец – ждал этой её помощи.

Так и сегодня в субботу, ещё теплей, весь день Ксенья с другими курсистками усердно работала там на участке. И пока гнулась – не замечала, а возвращалась домой в седьмом часу вечера – такая ломота в спине, ноги отваливаются, прямо сейчас растянуться в постели – и ни движения!

Но – телефонный звонок: внезапно собирается у подруги вечеринка, приезжай, да поскорей.

– Ой, не могу, ноги не идут. Не приеду.

Села доужинать. И вдруг внутри потянуло: да как же так не поехать? да что ей тут в четырёх стенах?

И тут же сама отзвонила:

– Еду! Лечу!

И что же с ногами? – они как и не устали. И что же со спиной? – ровна и молода. Зажёгся внутри огонёк – и всё излечилось вмиг. Надела кремовую блузку с напускными рукавами и шоколадную свободную юбку-клёш, только этой зимой появились, далеко не у всех есть.

Теперь гнать ещё в третий конец, к Чистым прудам. Нашёлся извозчик.

Послереволюционная Москва – уже без разгула кафешантанных огней, без громкого смеха из автомобилей, из саней, оголтелого гона с бубенцами, открытого кутежа, как последний год, – поприпугалась публика и подобралась. Зато жди любого нахрапа: сегодня среди дня в Петровско-Разумовское приехал автомобиль Красного Креста, шофёр и рядом с ним – пьяный, внутри несколько женщин, и громко бранятся; студенты подскочили, потребовали документы – пьяный выставил на них револьвер.

На вечеринку опоздала, уже все собрались, курсистки и студенты, больше дюжины, почти все знакомые, студенты не все в форме, после революции стали её игнорировать. Опоздала, уже громкий свободный гам и смех, – а вот и незнакомый: молодой офицер с обильными русыми волосами, лицо задумчивое и светится – но не от возбуждения, а ровный какой-то изнутри свет, – так и вздрогнула от одного взгляда, ещё прежде чем их познакомили: подпоручик Лаженицын, в отпуску (прежде учился в университете, вот, с Борисом), – так и вздрогнула внутри от этого светлого взгляда, не к ней даже обращённого, только уже потом – к ней.

А когда знакомили, то в его чуть печальных глазах – как бы повернулось несколькими гранями – удивление.

И с этой минуты – фонтан ликования забил в ксеньиной груди! От первой внимательной встречи их глаз, от этого изменения-поворота в его глазах. Да что случилось? Что-то случилось! (Даже: ой-ой-ой, как бы не то самое, что и должно было, должно было когда-то случиться!)

И только потом заметила на нём ещё и Георгиевский крест.

Была общая оживлённая болтовня, разговоры на все темы в перебивах, переходах, к скромному ужину из бутербродов на чёрном хлебе не спешили, а пить хмельного и вовсе не предстояло, – и в этих переходах подпоручик улучил сесть рядом с Ксеньей, и она утеряла летучесть, подвижность, так и осталась на этом стуле, так и осталась, и никуда не шла, куда звали.