Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2

А в остальном – всё положение было настолько одинаково известно собравшимся, что не требовалось ничьего обстоятельного доклада, ни даже чётко поставленных вопросов, на какие бы ответить. Сидели – немногословно, сокрушённо, и только от избытка сокрушения то один, то другой генерал вспоминал, напоминал что-нибудь.

Уже возникает требование демобилизовать солдат старше 35 лет.

А немцы не сентиментальные, не отпускают и сорокалетних. Противник увеличивает срок службы, а мы уменьшаем.

Променяли у немцев пулемёт на спиртное. (Это у Драгомирова, самый «развитой» фронт.)

Хотя и выборное начало как будто официально не введено, но фактически кого солдаты хотят ссадить – того и ссадят. И нового назначишь – кого они хотят, идти против их воли нет смысла.

Зачем воевать? – «до нашей губернии немец не дойдёт».

Зачем воевать? – смертная казнь отменена. Впереди – смерть, а позади – нет.

Да что! – не добившись себе смены на позиции, полк посылает делегацию прямо в Таврический дворец! – чтоб оттуда сменили.

О каждой перегруппировке хотят объяснения: не есть ли это контрреволюция?

Это называется теперь: навинчивают сознательность.

У нас в одном штабе корпуса придумали: вынести все стулья. Только стул начальника и один стул, кто пришёл на приём. Поэтому все депутации принимают стоя, и всей ватаге не на что сесть, не рассидишься.

И чем непонятней им объясняешь, тем они скорей удовлетворяются.

Некоторые делегации требуют, чтобы начальники и штабы за неудачные боевые действия несли ответственность перед судом.

Перед каким теперь? Перед солдатским?

А в 6-й армии постановили: у офицеров не может быть вопросов, отдельных от солдат, и они не должны совещаться отдельно.

Да в артиллерии, в инженерных частях – комитеты толковые, с ними одно спасение. Там и офицеров в комитет выбирают самых хороших.

Да не только, и в пехоте много здравых. И как заметно отличие их настроений от петроградских. Они – и борются с большевицкой пропагандой.

И даже: солдат смелей говорит, чем офицер.

Комитеты издают и воззвания к дезертирам. И сообщают в волость для предания дезертира позору. И пропесочивают за опоздание из отпуска как нарушение товарищества.

Да где прекратили братание, то только комитеты. Даже поражает здравый инстинкт солдат: сколько выбирают деловых, а не брехунов.

Иногда комитеты практически заменяют слабого командира.

А при хорошем – хорошая совещательная комиссия, придают нормальность подорванным отношениям с солдатами.

Но когда комитеты слишком поддерживают начальство – их грозят сместить. И смещают.

Да нет, господа, отрицать необходимость комитетов в сегодняшней обстановке уже невозможно.

Деникин: – Нет, не верю в комитеты ни на минуту. Полностью их игнорирую.

– Потому что, Антон Иваныч, вы не в командной должности теперь.

– А телеграмма Скалона про Копенгаген как утекла? Через комитет стрелковой дивизии. Мы лишаемся уже простой секретности пересылаемых бумаг, всё – на расхищение. Агентурные сведения союзников – идут прямо на базар, – с резкостью говорил Гурко.

Он – всё выговаривал так властно, будто он не участник и не жертва этого общего падения. Маленький, быстро-вскидчивая голова, а глаза выщупывают, выщупывают. Изо всех присутствующих он был Брусилову наиболее неприятен этой самоуверенностью. Да – всеми чертами. Да – всегда.

Но хуже, если пройдёт проект с комиссарами фронтов и армий. Это что-то ужасное: ни один приказ не может быть выпущен без подписи комиссара.

«Уполномоченные народа».

Да этот проект нависает уже полтора месяца, однако до сих пор его не осуществили. Может быть, и минует.

Разбредались мысли у Главнокомандующих. О чём ни вспомни – всё ужасно.

Обсуждение рассыпалось во все стороны, и все безотрадные. Алексеев напомнил, что надо дать Корнилову пост Командующего армией. Брусилов никак не гнался иметь у себя слишком теперь независимого Корнилова – но получалось так, что придётся взять именно ему, на 8-ю армию, вместо Каледина: о необходимой отставке Каледина Брусилов уже докладывал Алексееву. Каледин в эти месяцы проявил полную неспособность к развитию в каком-либо соответствии с революционной обстановкой, ни в чём не шёл навстречу комитетам, депутатам, стал апатичен, как с полузакрытыми глазами. Уедет на Дон.

Тут сделали перерыв: Алексеева срочно вызвали. Кто же? Вернулся, рассказал: странный приём князя Львова. Ещё вчера он предупредил, что пришлёт в Ставку из минского комитета Земгора своего близкого родственника с конфиденциальным поручением (чтобы не по телеграфу? чтобы ленты не оставлять?). И вот оно (родственник тотчас лично повезёт ответ в Петроград): как смотрит Ставка на то, чтобы военным министром был назначен Керенский?

Ке-рен-ский?? Брусилов быстро оглядывал всех. Да, негодовали! – но не так, как он! Оскорбились? – но слишком мало.

Кто фыркнул. Кто плечами пожал.

И Брусилов – тоже удержался выразить.

Республика – тёмное дело. Надо… осмотрительно.

Да и князь Львов – только запрашивал, а на деле уже тем вынуждал?