Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2

И особенно тяжело прислужничать при комитете с их бумагами, сиживать на их заседаниях, – а то они валили в саму школу и просиживали вечера тут. А позавчера, не в очередь её секретарства, вдруг поздно – близкий шаг гурьбы и резкий стук в её собственную дверь. «Кто такие?» – «Комитет, открывай!» Страшно перепугалась, до людей не докричишься, раньше никогда не боялась этого одиночества. «Поздно, не могу!» – «Открывай, пояснения требоваются!»

В страхе открыла. Вошло четверо молодых мужиков, среди них Руль, так и шарит по ней голодущими глазами. Сели, стали требовать пустяковое какое-то объяснение, упрекали в нерадивости, – даже не верилось, что из-за такого пустяка пришли, да и были под самогоном.

В этот раз обошлось. Но каждый вечер теперь дрожать?

Да не только Руля, она стала бояться уже и своего недоучки переростка Кольки Бруякина, – уже и он осмелел смотреть на неё так же.

После этого ночного прихода в совершенном ужасе стала Юля.

А Липа Лихванцева сказала ей по сочувствию:

– Ой, бежала б ты, Ульяна, от нас до беды! Уезжай к себе в Тамбов, часом!

107

(Из реплик той весны)

– Свобода речи! свобода собраний! свобода союзов! – но если кто вам скажет, что можно их добиться мирным путём – плюньте тому в глаза! (Из выступления на первомайском митинге)

– Нонче слобода: что захочу – то и делаю.

– Вам Дарданела нужна? а нам на хрена?

– Барбанел? Так у Милюкова там имение.

– Он в Россию в железном ящике приехал, чтоб никто не знал. А ящик – с дырочками. Неделю через Германию маялся.

Солдат в тыловом гарнизоне: – Да я б царя своими руками удушил!

– Немедленное приступление к организации.

– А какая прохрама у них?

– Лизарюция.

– Буржувáзия.

– Слушай слово, поминай десять, время такое: не раздражай!

– На нас теперь Яропа смотрит. Случае чего будет смеяться.

– Если в темноте кричат «мама!» – это новый милиционер кричит, испугался.

– Которы носят польты с бобриком – тем правов боле не будя. Переворот это и значит: которы наверху были – те вниз.

– Монастыри в пехоту перегнать, а ихнюю деньгу – на нашу питанию.

– Начальник станции? Повесить его!

– Пусть республика, но дайте мне уверенность, что с меня шкуры не сдерут.

– Погоди, обзаконят кому чьё.

– Совет рачьих и собачьих депутатов.

– Нехай будет ребублика, но шоб царём Николай Николаич.

Ходит рукописное стихотворение «Городовой»:

О, появись с багрово-красным ликом,
С медалями, крестами на груди,
И обойди всю Русь с могучим криком:
«Куда ты прёшь? Подайся, осади!»

– Сейчас все так напуганы, что спроси, какую газету читаете, – «П… п… преимущественно П… Правду».

– Он из партии КВД: Куда Ветер Дует.

– Без нексий, без ебуций.

– Заблудился я середь новой жизни, ничего не пойму. Всё позволено, а ничего нету.

– Заплюём немцев семячками!

– Хавóс, господа, хавос.

* * *

Подписываясь на Заём Свободы,
вы таким образом удешевляете жизнь!

* * *

108

Милюков охолождается: победы как не было? – Тщетно взбадривает правительство. – А Керенский открыл министерский кризис.

Как же неустойчивы и недолговечны наши человеческие настроения. Всего, может быть, одни полные сутки, ну двое, и досталось Павлу Николаевичу насладиться одержанной 21 апреля победой. К отчётливому собственному сознанию, что это действительная, реальная и историческая победа, – добавился и рой телеграмм со всех концов России, где приветствовали его мужественную решимость отстаивать достоинство демократической России в неразрывном единении с великими демократиями Запада, благородное стремление доблестного министра-гражданина (точно, как пишут про Керенского)… Лишь при вашем содействии заключённый мир станет вечным… Просим не оставить родину в опасности и не обращать внимания на требования недозрелых… Пусть весь мир знает, что в вашем лице Россия имеет человека, который… Мужайтесь, Павел Николаевич!

Добавились и восторженные клики собраний. Входил ли Павел Николаевич в шеститысячный зал фондовой Биржи – ему кричали: «Да здравствует вождь культурной России!» И это же была истинная правда. И Павел Николаевич отвечал, совершенно растроганный: «Позвольте мне видеть в этом привете торжество государственности над анархией, здравого смысла над политическим доктринёрством».