Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2

Юдин стал уходить, за ним – часть из зала. Тогда вернули – ладно, пусть кончает.

Он – кончил, всё то же, а ему кричали:

– Всё равно дружины на заводах уже есть!

– Оружия и патронов не вернём!

– Вы сами нам их раздавали!

Верно, сами. Забыли. Отреклись.

– А ну, попробуйте, разоружите нас!

И опять Юдин свою папку под мышку – и пошёл вон.

И за ним – с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но – немного.

Ушёл, а тут догадались, стали кричать:

– Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в «Известиях» напечатают!

– А чтоб не было ихней резолюции!

– Чтоб не вышел завтрашний номер «Известий»!

– А вынесем резолюцию мы: чтоб они отменили свою резолюцию!..

А ведь каждый кричал от своей сотни, если не от тысячи.

Нет, исполкомские соглашатели, вам уже нашей гвардии не распустить.

Обошлось, как будто всё правильно, Шляпникову и легче, что без него. Всё уже – в колее. И катится.

Без него.

И пусть, лишь бы дело шло.

Но всё же стали избирать делегацию для переговоров с Исполнительным Комитетом, так и быть.

124

Временное правительство в тоске и ожидании. – Безсилие против анархистов. – ИК отказался от коалиции! – Выход: переталкивать Милюкова на просвещение.

После апрельского кризиса – нет, так и не вернулись дела в нормальный ход. И правительство – задыхалось.

А всё – от жестокосердия Исполнительного Комитета: они не снимали своего неумолимого контроля – и вместе с тем безжалостно отклоняли зов войти в правительство самим.

И всё – как повисло в воздухе. И хотя, кажется, простиралась необъятная нива больших дел – сами заседания Временного правительства, всё поздненочные, на этой неделе, после публикации вопиюще грозного Обращения к стране – надо признаться, сузились до вопросов некрупного масштаба.

Позавчера, 26-го, отменили ссылку на поселение как вид наказания. Разрешили Керенскому учредить ещё одну должность товарища министра юстиции. Шингарёву – пригласить из Америки специалистов по большим холодильникам. Терещенке – выпустить в обращение кредитные билеты 1000-рублёвого достоинства (так – гораздо быстрей можно печатать, а тут и цены растут).

Вчера, тоже к полуночи, постановили образовать временную канцелярию Особой комиссии по ликвидации Главного Управления по делам печати. И упразднили ещё не отменённую предварительную драматическую цензуру, установили новый порядок регистрации театральных афиш. И отказать великорусскому оркестру Андреева в ежегодной субсидии.

Выздоровевший Гучков приезжал на эти ночные заседания, но почти демонстративно безучастен, – и после заседания не оставался на частные собеседования министров, в которых и билась жила жизни.

Не оставался на них и Милюков, всё более надменный и замкнутый.

Крайне огорчало князя Львова настроение и некоторых других министров. Например, Мануйлов как-то не проявлял импульса преодоления препятствий. Да если вспомнить, он и против Кассо не боролся за либеральность Московского университета – а сразу ушёл в отставку. Упрекали, что он и сейчас, при чистке министерства просвещения, проявляет безцельную осторожность.

А Коновалов стал жаловаться и сокрушаться от чрезмерных рабочих требований, якобы катастрофической разрухи в промышленности, подавал уже прямо панические ноты. Его спокойное сдобное лицо при этом кисло морщилось, он снимал золотое пенсне, понурял голову и ко всему остальному был как бы безвнятен. Узнать нельзя было того энергичного мануфактур-советника, который, вот, всего лишь прошлой осенью, собирал на своей московской квартире конспиративные совещания: как создать эксцессы, которые запугали бы царское правительство и вынудили бы его к уступкам.

Да и сам князь Львов, от 56-летнего ли своего возраста, от непривычки всё-таки к правительственной работе или от усталости в эти необыкновенные революционные недели, – стал всё больше полагаться на тройку своих неутомимых министров – Керенского, Некрасова и Терещенко. Молодость!

Так же и днём, когда в Мариинский дворец всё ещё дотягивались военные делегации, вот теперь даже от Кавказского фронта, – у самого князя оставались силы только благодарить их за нравственную поддержку, при грандиозно необъятных задачах правительства. А выручали молодые друзья. Смугловато-глянцевый подтянутый Некрасов выходил к делегациям полувоенной походкой и объяснял, как революция застала Россию в момент, когда она была уже на краю пропасти, – и теперь правительство медленно вытягивает её оттуда. И ещё более военным шагом выходил Керенский и объяснял, что ныне – русская армия свободнее американской и десятки поколений будут завидовать нам, участникам этих событий.

Глушели заседания правительства, но помимо них всё живей собирались в кабинет князя трое его молодых друзей, опора и надежда. Они были и наиболее осведомлены о настроениях в Исполнительном Комитете, у каждого имелись там свои личные связи.