Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого

= а тот – с полковым знаменем, сейчас свёрнутым.

Это такой человек – сам никогда не откажется, с

ним и ляжет.

= Первушин, одна рана перевязана, другая нет, машет

неповреждённой рукой: снимай!

Стрельба. Рвутся поблизости снаряды.

= А знамя – георгиевское, вделан крест в прорезную пику древка.

= Знаменщику – жалко. Душа болит. Крестится.

Снимает знамя. Древко передаёт

помощнику. Тот отламывает овершье. А палку,

палку простую – бросает…

= С лопатой они понуро уходят

= закапывать. Роют ямку,

оглядываются на приметы, деревья.

Вершины деревьев вздрагивают

при взрывах. Гудит всё. И в этой музыке

= Первушин сидит на пне,

просто так сидит, думает.

Мы близко видим

= его, и его движенья, осторожные из-за ран. Кровь

на лице, на шее, на кителе.

Фуражка пробита. Набекрень, неуставно.

Совсем опущены его диковатые усы. И выкат глаз

уже не дерзкий, не шутливый – безнадёжный.

Ни с кем он не разговаривает, никто к нему не подходит.

Минуты думанья, может быть последние

за пятьдесят четыре года жизни.

Разрывы. Гул стрельбы.

Поворот головы

на знаменщика. Тот докладывает: всё в порядке.

Закопал. Как сердца кусок.

= И с усилием (себя-то самого как поднять?!):

– Штабс-капитан! Грохолец!

= Вот и знакомый наш Грохолец, без фуражки совсем,

и видно, как он лыс: всё голо, только на

макушке гладкий островок да два на теменах.

Ведь он далеко не молод, откуда ж эта подвижность,

готовность? Да у таких худых бывает.

Всё так же взвинчены усы, но может быть – с отчаянием.

Первушин ему:

– Ну что ж, попробуем? Собирайте, кто винтовку

держит. Командуйте пулемётам.

Грохолец. Хорошо, попробуем. Сейчас. Ничего.

Мы можем.

Поднимается Первушин. А – не мал уродился.

А – грозен.

Отец! За этим пойдут.

И фуражкой – два взмаха

= пушкам. Две пушки, уже готовы к бою, но

в глубине за деревьями, и облеплены усиленной

прислугой – чтоб выкатывать их на край леса.

Тут и Чернегу видим, он гол до пояса. Как наложенные,

как налепленные змеи плечевых мускулов,

а всё та же головка сыра с короткими усами,

но свирепая:

– Взяли, браты! па-катили!

Покатили! Покатили!

Хруст, лом, топот. И – отчаянный голос, его, не его:

– Беглый! А-гонь!

Ударили! И пулемёты наши, где-то близко. Уж сколько

есть, уж чем осталось.

Сзади, в спины,

= через крайние деревья видим: по мелкому

подлесью, промеж сосенок мелких

побежали наши, побежали.

Офицерики, конечно, впереди – и шашечками

поднятыми струят над головою -

жест беспомощный, совсем не опасный врагу, а для

своих: не отстаньте, ребята, мы же все заодно!

И рядом с бегущими.

= Не атака – а спотычка.

А кричат, что от “ура” осталось:

– А-а-а-а-а…

Тащат винтовки со штыками, но еле тащат, где уж

ими колоть!

Вот один – кувырк.

Убит? Нет, отдохнуть лёг за сосенным молодняком:

бегите уж без меня, я – весь, сожду судьбы и так.

И шашки офицерские – трепещут как подбитые,

сейчас свалятся.

Пулемётный тук.

= Падают наши! Ах, падают, винтовки роняют…

Как случилось? Одна штыком в землю воткнулась,

а прикладом качается, прикладом качается.

= Грохолец трогательно бежит, по лысине сзади

узнаём.

Неужели подобьют? Бежит!

= А ещё впереди, всех обогнав, – высокий

Первушин. Снова грозный,

на нас!

с усами страшными,

с винтовкой, штык наперевес!

И споткнулся

о низкую проволоку, незаметную.

= А из окопчика, из укрытия, навстречу

немец здоровый, штыком

подсадил

его, верхнего, страшного полковника!

Третья штыковая! Это надо же!

Рухнул полковник Первушин.

Пулемётами, пулемётами

= разрежается русская атака,

посеклась,

завернулась.

= И на краю леса озверённый кругломускульный

Чернега видит: уже не стрелять надо, а тикать.

И, вспрыгнув на пушечное колесо,

вывинчивает панораму, а по знаку его отнимают замки от орудий -

= и с ними побежали

все в лес,

в глубину! назад…