Красное колесо. Узел II Октябрь Шестнадцатого

Устимович старательно накатывал большие валики чёрных бровей и по возможности не горбился перед капитаном, вот и всё, чем он мог быть полезен.

Батарейцы в солдатских папахах с отворотными боками, в телогрейках и ватных шароварах сновали своей обычной жизнью, но зорко чувствовали переполох у начальства, а он не мог тут же не опрокинуться и на нижних чинов.

– Заковородный! – длинным жестом завернул капитан семенившего мимо подпрапорщика, фельдфебеля их батареи. Обычно при передках или обозе, а сейчас оказался здесь хлопотливый пригорбленный хохол, всегда по делу, как у себя бы в хозяйстве, пристроился к офицерскому обсуждению.

Бывали у них комиссии – интендантские, санитарные (а цель каждой комиссии – побывать “под огнём” и потом получить награды), но что значил “теоретический” генерал – поневоле брал озноб. Хозяйственная часть, которою больше занимался капитан, отпадала? Хотя и в снабжении своя теория есть… Но что бы ни было, а – внешний вид, комплект, строй, состояние оружия, состояние землянок – никогда не лишние, при любой комиссии.

Что казалось естественным в ежедневной проходке мимо орудийных позиций, мимо землянок – всё вопияло теперь, что распущено, разбросано, не на местах, не в порядке, а резче всего – вид солдат! По-человечески невозможно было Сане каждый день останавливать и пилить Хомуёвникова, что воротник у него всегда перекошен, полуподнят, недостёгнут, и пояс – наискосок, а не поперёк туловища, и шапка не сидит прямо и плотно, а сбоку насажена и вот свалится. А у Сарафанова пояс распущен, как у беременной бабы, перетянуть боится брюхо. А Улезько и Гормотун вообще себя на военной службе не чувствуют: взятые из соседних сёл в обход воинского начальника, тутешние, они в армии как не сами служат, а постояльцев обслуживают, любят о местном сказки тачать, историю каждой яблони (“На цо пан сажае? детей нет”. – “А до нас люди были? и по за нами бендзе”), – они и за год не привыкли, что двинется армия, на восток ли, на запад, и им тоже отрываться от своих мурованных будынков и аистовых гнёзд. Да Сане и самому противно такое педантство: ну пусть не затянуто, перекошено, пока можно – пусть люди вольней поживут. А гордым, как Пенхержевский, или образованным, как Бару, замечание сделать просто неловко: у Бару на шинели – университетский значок, а всё обмундирование – временная и горестная декорация при значке; и взять руки по швам даже вежливо его не попросишь, его глаза открыто напоминают подпоручику не о равенстве даже, о превосходстве.

Но двадцать минут ещё есть, р-разойдись!

Лаженицына капитан задержал:

– А скорей всего – правила стрельбы. Тогда никому как вам. Будет повод – я вас укажу, пододвину, а нет – выдвигайтесь сами, берите инициативу!

А может быть – материальная часть? Вкопка пушек? Укрытия для расчётов? Маскировка? Погреба для снарядов? А может быть – противогазовая защита? Прапорщик Устимович, ко мне!

Ах нет, вот он, вот он, негодник! – виноватый, плутоватый, ещё не совсем прочуханный, но очень сытый и довольный, от своей Густавы катил к ним шаром Чернега. И поднял руку доложить с неискренним раскаянием.

А ведь он-то и схватится сейчас всех приготовить! В офицеры перейдя, Чернега из унтеров как и не ушёл – так с ним солдаты слиты.

Поворачиваться надо было, как перед боем. Саня кинулся к своему взводу. Вмиг изменился самый взгляд его, и всё стало видеться непримиримей, вся неидеальность его батареи! А оставалось – четверть часа! Ещё можно было успеть пришить пуговицу на погоне у расхлябанного Жгаря, убрать сушимые перед землянками котелки, какие-то запасные консервные банки, обжились тут, снять портянки стираные, сохнущие на суках, – но уж пешеходных дорожек (по которым никто и не ходит) не посыпать свежим песком, – а что в самих землянках развешено, разложено? да сухи ли матрасы или отсырели? а если осмотр нижних рубах навыворот и у кого-нибудь в подмышечном шву найдут? тогда какой позор 3-му взводу?

Но не успел подпоручик объяснить собранным фейерверкерам, что им проверять и исправлять (а сам, обгоняющей заботой – а у передков что? хорошо ли лошади почищены? сегодня сухо, не должно быть зашлёпа), – как уж гнал за ним вестовой капитана: господ офицеров – к старшему офицеру снова спешно!

И вприбежку, придерживая планшетку на боку, кинулся Лаженицын к капитану Сохацкому, туда ж катил и шар-Чернега, и ступал измученным длинным шагом Устимович.

Снова длинной ногою на пне, о своё высокое колено опираясь, и ещё нервнее теребя темляк шашки, капитан Сохацкий дал очередное прояснение, новую телефонограмму из штаба: зачем едет комиссия, узнать не удалось, но сообщали состав: петербургский генерал из ГАУ, ставочный полковник из Упарта, а ещё – свой генерал, инаркор.

Переводя с быстроговорки русских штабов, уставших третий год бесконечно вымалывать длинные неповоротливые названия: генерал-лейтенант Забудский – из Главного Артиллерийского Управления, полковник – из Управления при полевом генерал-инспекторе артиллерии, а свой генерал – инспектор артиллерии корпуса (и вёз с собой бригадного артиллерийского техника).