Красное колесо. Узел II Октябрь Шестнадцатого

Отдёрнул занавеску, а тот – холодный, притрушенный снежком, весёлый:

– Гаврилыч! Победа!!

И – обнимать! и – целовать! А свёрток в руке мешает.

И утюг. На табуретку опустил.

– Что? Какая? – без сапог, в носках (портянок по-европейскому не нося).

– Сдались заводчики! Сдалось начальство!! – кричит Митюга не по помещению, густо. – Локаут – снят!! Воинский набор – отменён!!

– Что ты? что ты? – даже отступая от слабости, назад к косяку, в занавеске путаясь спиной. – Когда известно, как??

А Павлов своё:

– И я не стал листовки раздавать пока, верно? Пока ребятам до утра кинул: наверно отменяем всеобщую, так?

А Митя-то Павлов страх не любит бастовать: очень уж любит свою работу, модельщиком на Русско-Балтийском, и своего инженера Сикорского, строят они “Ильи Муромцы”. И свёрток суёт, суёт в руки прямо.

– Ну конечно… Ну что ты, – теперь слабо смеялся Шляпников. – Мог бы и сам решить, зачем же ребят два раза гонять?

Суёт, так надо брать.

– Это что?

– Пирожки!

Правда, пахло уже, заметил.

– Зачем пирожки?

– Тёплые, Маша тебе послала.

– За-чем?

– Послала!

– А – с чем?…

– Кусай, увидишь.

Да тут два свёртка. А этот – с чем?

– Да листовки же! Листовок тебе привёз пачку, показать. У “Вечернего времени” отпечатали. Эх, красота! Такая работа и пропадёт – жа-алко!

– Маня! Зови Осипа, пирожки ещё тёплые! С луком, что ли? Как ты их довёз?

Зажгли лампочку. Стоял в носках на рядновой дорожке. Ел. А на скатерти – листовка, бумаги грубой жёлтой военной, а печать – превосходная, чёткая, без мазни, без кривизны. Любовался и даже поглаживал тыльной стороной кисти (пальцы уже в масле), любовался, почитывал:

– …по тому, как разлилась ваша стачка, около 130 тысяч человек, все с надеждой ожидающие целительного переворота видели, как связана революционная армия и революционный народ. И за это – вон с заводов? Из-за угла правительство подписало… Беспокойных и молодых – на позиции? Завод – в казарму? Под пятой насилия покорно отдавать жизни для процветания кучки тунеядцев?…

– Здорово написано, Гаврилыч. Кто эт писал?

– Есть такой у меня парень золотой. Хорошие пирожки, как ты их донёс?… Что ж, правительствующие классы лишь облегчают задачу их свержения! В ответ на закрытие заводов мы призываем… Пока все до одного, выброшенные на улицу…

Жалко, да, хорошая листовка. Но – ещё напишем и напечатаем не раз.

– Да-а… Укакались. Укакалась ихняя шайка! Честно признаться, ребята: и мы, конечно, гнём, – но падает оно уже само!

Как на углу пивной стойки: утвердят локти, сцепятся ладонями – гнуть друг друга, чья рука упадёт, и вдруг – борьбы никакой: та вторая рука упала сама – бессильная? пьяная? сломалась?…

От-сту-пал перед рабочей силой тот царишка Николай Второй!!!

64

В этот четверг старшей дочери Ольге исполнится двадцать один год. Немало! Не будь она царской дочерью – уже могла бы выйти и замуж. Но, обречённая на дворцовый и династический плен, она может иметь только тайную воображаемую привязанность, не открытую даже матери. Тем более, что Ольга очень несочувственно относится к каждому наставлению, дуется на строгость, изо всех четырёх дочерей она наиболее упряма и с переменчивым, неуловимым настроением. Ей особенно кажется скучным слушать, как воспитывали прежде, она может вспылить и резко ответить, глядя при этом в глаза. Но и – осанка у неё какова, при росте, золотокудрых волосах, голубых глазах, – с 16 лет она стала шефом одного из гусарских полков, очень этим гордилась, особенно – выехать верхом в гусарской форме. Ученье давалось ей легко, но оттого она и ленилась, и не была слишком образована.

Долго государыня не допускала мысли, что дочери – взрослые, но вот уже спорить нельзя, старшие две – взрослы.

Когда освобождалась она от терзательных государственных забот, от поспешности написать, передать, принять, распорядиться, – она постоянно, помногу и даже с мучительным страхом думала о будущем своих дочерей. Какая судьба их ждёт? Кто их суженые? В какие страны придётся им уехать навсегда? Жизнь – загадка, и будущее скрыто завесой. А главное: дано ли им будет найти такую безоглядную, непрерывную любовь и такое счастье, какое Александра сама испытывала с ангелом Ники уже 22 года? Увы, такая любовь всё большей редкостью становится в наши дни.

И – в каком мире им придётся жить? После нынешней войны – будут ли существовать идеалы или люди останутся теперешними сухими материалистами? Что за эпоха! Людские впечатления чередуются чрезвычайно быстро, машины и деньги уничтожают искусство. Ни в одной стране не осталось ни крупных писателей, ни музыкантов, ни художников, а у тех, кого считают одарёнными, – испорченное направление умов.