Красное колесо. Узел II Октябрь Шестнадцатого

А поезд шёл, небыстро, но с ровным хорошим стуком, и располагал и велел всматриваться: мимоходом встреченный – ещё мимоходный ли человек?

– Простите, не помню я это Выборгское воззвание. Это – какое же? когда?

Посмотрел Фёдор Дмитрич опять огорчённо. Зеленовато.

– Когда Первую Думу разогнали – мы в Выборге собрались и там… Обсуждали, что делать… И подписали Воззвание…

– А кто мы, простите?

– Члены Государственной Думы. Некоторые.

– Так вы… что ж? Член Думы??

Шутит?

– Да, бывший. Первой, – извинительно улыбался спутник, вполне допуская своё несоответствие.

Ах, Первой. Давно это было.

– А сейчас – нет?

Стеснялся Фёдор Дмитрич за полковника, и оттого явней выступало в нём доброе:

– Так вот нас… с тех пор… и лишили… политической деятельности.

– Вы – политический деятель? – не совсем без насмешки всматривался Воротынцев.

– Да нет… Вовсе нет… Так, попал.

– А, простите, как ваша фамилия?

– Ковынёв.

– Н-не слышал, да. – И обижать человека неудобно, но – не слышал. – А – откуда депутатом?

– С Дона. Усть-Медведицкого округа.

– А партии какой?

– Да к-как вам сказать. Назывался трудовик. Обвинялся ещё и в создании народно-социалистической. Отпало, а то бы год дали. Вообще в ту пору свободы, в те дни упований без меня митинги не обходились. Меня потом наказной атаман с Дона высылал.

– Так вы – казаком были?

– И есть.

– Ну, теперь какой же!

– А на сенокос, на уборку, за садом ухаживать – домой езжу. Сестрам одним не справиться, незамужние.

Улыбнулся, как бы внутрь себя:

– Казаки! Знаете вы, что значит казаки? Вот июльский день, все на уборке хлеба. Вдруг через станицы и по полям скачут гонцы-казаки с красными флажками на пиках, это значит – война, боевой сбор. Сегодня засветло к пяти часам вечера всем быть обмундированными, на боевых конях и в полном снаряжении у станичного правления! И вот – бросают хлебную страду, полосу на середине, бросают жену, ребятишек, – и через несколько часов четыреста снаряженных бойцов – у станичного правления.

И даже заблистал от гордости. И сам готов на коня?

– Так вы где ж постоянно живёте?

– Теперь в Петербурге.

– И – преподаёте?

Потупился Фёдор Дмитрич, повёл глазами по столику, на вино, на записную книжку.

– Теперь нет. Я теперь… в общем… так сказать… Очеркист.

Ах, вот кто! Ах, из тех как раз, кто и пишет все эти Слова и Богатства!…

15

(Из записных книжек Фёдора Ковынёва)

* * *

– Вашескобродие, – робко говорит Сигней, подвигаясь к войсковому старшине, – позвольте вас спросить, правда, нет ли, гуторят тут у нас…- и понижает голос до таинственности, – будто мериканский царь прислал в Расею письмо… Желает у себя казаков завесть… Мол, русский царь не кормит своих казаков, пущай едут в Америк, у меня голодными не будут?

– И чёрт их знает, – закричал войсковой старшина на Сигнея, – какую ерунду собирают! Откуда это?

– Болтают тут, вашескобродие… Больше бабьи брехни…

– Плюнь ты в глаза этим смутьянам! Твоя родина вот – степь привольная Дона Тихого…

– Самой наш корень, – уныло поддакивает Сигней.

– И нигде на свете ты лучше места не найдёшь!

– Так точно, вашескобродие…

* * *

Приехал со службы казак, в офицеры выслужился. Горница полна гостей, старики за столом, по лавкам – родство и соседство, и женщины, молодые казаки у грубки стоят, в чулане жаркой грудой зрители.

– Это самая ваша форма, Гаврил Макарыч?

– Вобче – присвоенная чину подхорунжего.

– Очень прекрасная форма.

– Только по этому чину хлебопашество вам будет трудно, пожалуй. За время службы от нашей польской работы, небось, отстали?

– Желание было, конечно, послужить в полку, ну, родитель не благословил. Ну, и на родину, конечно, пожелалось – посмотреть родимые предметы.

– Тут и кушанье простое: лапши побольше – это так! Наелся, чтобы блоху на пузе раздавить можно – вот это по-нашему.

Бородатый умственный сосед:

– Ну как, спокойно сейчас по России?

– Пока ничего, бунты усмирены.

– То-то по газетам не видать, чтобы…

– Сейчас затихли. Как раньше, например, были эти самые забастовки, сейчас этого ничего не слыхать…

Старик с голым черепом и с Георгием на синем суконном халате:

– Гаврюша! Скажи ты мне на милость, через чего эти самые бунты бывают? По какой причине купоросятся те народы?

– Да конечно – от неудовольствия…

– Земли хотят?

– Одни – земли, другие – в дороговизне товаров стесняются. А в обчем итоге надо счесть, – от необразованности.

– Да кто же виноват, какая сторона? Зык идёт и на начальство…

– Начальство начальством, дедушка, да и сами виноваты: надо учиться…

Дед крутит головой:

– Не в том сила, я думаю… Жили вперёд их, не учились… а жили, не бунтовались. Просторней было… Садов не было, вишни в лесу сколько хошь рви, яблоки, груши, тёрен… Рыбы этой!… А нынче всё перевелось. Все образованные, все в калошах ходят…

Карпо Тиун, вставая, голосом спотыкаясь:

– Вы говорите – учиться, Гаврил Макарыч. А дозвольте спросить: иде свободный доступ? Окупить права – например, чем?

Служивый строго собрал подбородок:

– Кто в голове имеет, доступа добьётся.

* * *