Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2

Итак, товарищам, уезжающим из Стокгольма в Россию, надо дать чёткую тактическую программу. Это можно представить тезисами… Рука уже пишет тезисы… Главное для пролетариата – вооружиться, это поможет при всех обстоятельствах: сперва раздавить монархию, а потом – кадетских империалистических грабителей… А, Григорий! Помогайте, садитесь. Значит, новое правительство не сможет дать народу хлеба, а без хлеба их свобода никому не нужна. А хлеб можно только силой отнять у помещиков и капиталистов. А это может сделать только рабочее правительство (только мы)… Да! дописать Коллонтайше: познакомьте с этими тезисами Пятакова и Евгению Бош. (Пришла пора – нельзя пренебрегать и поросятами. Сейчас никем нельзя пренебрегать. Сейчас вот кто бы пригодился – Малиновский! ах! замарали человека, не отреабилитируешь. А он в лагерях военнопленных очень положительную работу ведёт. В январе ещё раз заявили, в его защиту. Надо – спасти, надо – вернуть.) Дальше… Вот важная мысль: надо не упустить пробуждать отсталую прислугу против нанимателей – это очень поможет установить власть Советов. Что значит подлинная свобода сегодня? Это, во-первых, перевыборы офицеров солдатами. И вообще – всеобщие собрания и выборы, выборы во все места. И отменить всякий надзор чиновников над жизнью, над школой, над… А нынешняя свобода в России – крайне относительная. Но надо уметь её использовать для перехода на высший этап революции. И ни Керенский, ни Гвоздев не могут дать выхода рабочему классу… Ладно, почта скоро закрывается, надо нести отправлять.

Но смотрите, Григорий, обещают амнистию? Амнистия – всем, значит и свобода всем левым партиям? Неужели решились? Плохо. Это плохо. Теперь легальный Чхеидзе со своими меньшевиками развернётся – и займёт все позиции, все позиции раньше нас. И опять нас обгонят?…

Нет, нет! Нельзя сидеть сложа руки, надо что-то готовить. И быстро! Поедем не поедем, революция ещё и назад может покатить, сколько раз так бывало, ничему доверять нельзя, – а мы должны на всякий случай готовить путь. И вот что… Сегодня – суббота? Плохо. А всё равно: катите-ка в Берн назад, да, поезжайте немедленно назад, а больше некому: постарайтесь застать дома Цивина, сегодня поздно вечером бы самое лучшее, а то он на воскресенье куда-нибудь уедет. И пусть – прямо идёт в немецкое посольство. В понедельник! Надо же это кольцо заклятое прорывать. Почему Ромберг сам молчит, никого не посылает? Удивляться надо. Они должны быть заинтересованы больше нас: мы можем хоть обдумывать путь через Англию, а у них же никакого другого выхода нет. И научите Цивина так: ни в коем случае конкретно обо мне и вас, что вот именно нам двоим нужно ехать, но что многие бы хотели, между ними и мы. Так позондируем – какие возможности?… Что надо просить? Допустим, чтобы Германия сделала публичное заявление, что она готова пропустить в Россию всех, кто… кого влечёт туда свободолюбие. Вот так. Для нас такое заявление было бы вполне приемлемой основой.

А вот ещё! Все эти дипломаты – они же дубины, они в революционном движении ничего, никого не различают. Пусть Цивин придаст нам весу. Пусть скажет загадочно, так: революционное движение в России полностью руководится из Швейцарии. Каждая важная акция должна быть прежде всего решена в Швейцарии. Буквально: в России не делают ни одного важного шага, не получив указаний от нас. И поэтому в нынешней обстановке… Поняли? Ну, поезжайте. Мне завтра тоже на поезд рано утром, в Шо-де-Фон, на реферат.

Такое настроение было к Коммуне три дня назад – а вот, растеребилось.

Сегодня утром, по спешке и рассеянности, Ленин надел шапку совсем затрёпанную, не ту, – и в Шо-де-Фоне председатель профсоюза принял его за бродягу, не хотел верить, что это и есть ожидаемый лектор.

Днём (воскресенье) в клубе часовщиков читая по-немецки – не по писанному, по коротким тезисам развивая свободно – реферат «Пойдёт ли русская революция по пути Парижской Коммуны?» перед двумястами собравшимися, Ленин плохо ощущал своих слушателей, что им интересно и чего они ждут, он как будто потерял чувствительность – не видел зала, не ощущал бумаги в руке и обронил чувство времени. Да больше: он потерял нежность к своей исконно-любимой Коммуне и, затягиваемый, незаметно сам всё более затягиваемый, уже сливал два опыта двух революций, не столько в формулировках, сколько в забегающих мыслях и чувствах, два опыта – Коммуны и этот, внезапно расцветший, – обманный? или единственный, всею жизнью готовленный: не повторить нам ошибок Коммуны, её двух основных ошибок: она не захватила банков в свои руки и была слишком великодушна: вместо повальных расстрелов враждебных классов – всем сохраняла жизнь и думала их перевоспитывать. Так вот, самое гибельное, что грозит пролетариату, – это великодушие в революции. Надо научить его не бояться безжалостных массовых средств!