Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Потом разбирались в дислокации частей, кто где какие караулы несёт, кто близ дворца, – Корнилов читал караульные предписания и поправлял. На всё это изрядно времени ушло, и когда подъехали к Александровскому дворцу, миновав пикеты, – было уже за полночь. Во дворце светилось не так много окон, а может быть задёрнуты были многие.

Новый стиль отношений: не спрашивая ни министра, ни командующего, с ними увязались на трёх автомобилях члены революционного Совета, они тоже желали проверять дворец. Как быстро это хамство пробуждается в народе – и вот дали ему пробудиться. Как с военным парадом: проще совсем отменить посещение, чем делить его с Советом.

Но уже неотклонно вело Гучкова на эту встречу.

Хотя по телефону за полчаса они предупредили о визите – тут часовые отказывали пропустить их во дворец. Вызвали начальника караула. Двойственное положение: части, охраняющие дворец, хотя и признали новый строй, но подчинялись только своему коменданту, генералу Ресину.

Вызвали его. Не пропустить военного министра и командующего Округом было невозможно, – но заодно попёрся и революционный Совет, полторы дюжины со своими красными бантами. (Кому не хотелось побывать во дворце, повидать, потом рассказывать!)

В вестибюль к ним уже спускался по лестнице, сохраняя осанку, но явно перепуганный, старый сухой граф Бенкендорф, с моноклем. Назвал себя, обер-гофмейстер, и спросил, что угодно.

Ещё заранее Гучков предупредил, что все разговоры должен начинать Корнилов: слишком явно было бы и неприлично, если бы вёл он сам.

Но и Корнилов говорил неохотно, более обычного нахмурясь.

Он сказал, что им нужно видеть… бывшую царицу.

– Но очень поздний час, господа, – жалостливо возражал Бенкендорф. – Ея Величество, вероятно, почивает. Или при детях. Вы знаете, все дети больны тяжело.

Да, этот поздний час получился неудачно, в планы он не входил. Но уже придя сюда, нельзя было уехать без свидания.

Гучков твёрдо держал посадистую голову и брови, ничем не подавшись. Корнилов покосился, понял, сказал:

– Но нам необходимо её видеть.

– Хорошо, извольте, попытаюсь, – нехотя, смутясь отвечал Бенкендорф. И пригласил их за собой.

Корнилов, страдая от революционной депутации, видимо, куда больше притерпевшегося Гучкова и ещё не пригладясь под петроградскую демократию, хмуро командно отчеканил им без «господ» и без «товарищей» – чтобы больше не шли за ними.

И так это уверенно прозвучало, что «делегаты» послушались, не пошли.

Но и по вестибюлю расхаживали уже так, что первый этаж вряд ли был от них оборонён.

Промелькнули слуги в галунных кафтанах, чулках и башмаках.

В промежуточном полузале ожидали не садясь. Бенкендорф по рассеянности упустил спросить, какова цель их визита, и Гучков сейчас подумал, как императрица должна быть встревожена, напугана и позднотой и неожиданностью, и тем, что это он. Дрожащими руками одевается.

Но столько гнева накопилось в нём за эти годы, что он не только не пожалел её, а нащупав в кармане тёмно-зелёные очки, надеваемые днём, когда приходилось ездить в автомобиле при слепящем снеге, – вдруг почему-то снял пенсне, а их надел.

Не почему-то – внутри так повернулось, что это будет ей необъяснимо и страшновато. Вот, он был хозяин её – если не жизни и свободы, то настроения и быта. И даже больше хозяин, чем она когда-нибудь с трона имела власть над ним, независимым русским деятелем.

С Корниловым эти минуты не сказали ни слова: могли их тут и слышать, да из непривычного круга был этот генерал, с ним не разговоришься. Стоял хмуро-монголый, сухой, прямой как в строю, не имея потребности перенести тяжесть на одну ногу.

Вошёл Бенкендорф, совсем жалостный, и объявил, что они будут приняты в липовой гостиной, это через несколько комнат. Повёл их.

Когда Гучкова как председателя Думы принимал Государь – он бывал и в этом дворце, но как-то иначе его водили. И сейчас не без интереса он посматривал на проходимую обстановку, даже и ему, как солдатам из революционной депутации, было любопытно: над всем существующим вознесенная жизнь – какая она?

А было – не царское, а как в большом деревянном помещичьем доме, не больше.

Вошли в липовую. Здесь было мало мягкого, но нежная липовая панель по стенам, и желтели липовые ручки кресел.

Не сели и здесь.

Бенкендорф ушёл в другую дверь, напротив.

И вскоре же её открыл, пропуская императрицу, – но одетую, как нельзя было ожидать, в простое серое платье сиделки, а на голове косынка с красным крестом.

А за ней шёл кто-то ещё – пожилой, седоватый, высокий, красивый мужчина в торжественном чёрном костюме. По романовскому типу лица Гучков понял, что это кто-то из великих князей, но не вмиг сообразил, кто и откуда он взялся, потом понял – Павел, он живёт тут рядом.

Бенкендорф закрыл дверь, уйдя туда.

Четверо, такие разные, они стояли в произвольных местах гостиной, не составляя ни квадрата, ни ромба. Стояли, встретясь как бы случайно и для всем непонятной цели.

Даже рядом с Павлом императрица казалась высокой – и выше обоих пришедших.