Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

Ну, и Саня бы тоже не отдал, какое-то полоумие.

– Полоумие и есть. Слышал бы ты, чего на офицеров несут: мол нам приварка мало, а офицеры шлют продовольствие в тыл – ну, чего брендят? И даже – вообще упразднить звание офицера. И каждый четвёртый: офицеров – выбирать! Ну, три остальных ему: заткнись! И – генералов сократить, а солдатское жалованье за тот счёт увеличить, – ну и на сколько ж душ хватит с одного генерала? Ну и Смирнова нашего, конечно, чистили, что он контрреволюционер, – а два года он нас вёл – не замечали. Кто упал – того и кусай. И чтобы так теперь офицеры вели, чтоб каждый солдат мог иметь полное доверие к каждому офицерскому распоряжению, ну!

Побывал Чернега и в унтерах, побывал и в офицерах – знает что почём.

– А завёл волынку – Скобелев, из питерского Совета: мол во время революции офицеры попрятались под кровати. И – хлопали ему, дурачьё. А офицеров в зале, на полторы тысячи – всего, может, человек тридцать. Вот тут я поломился второй раз выступать: мол врёшь, может вы там сами в Питере попрятались, а мы – на боевых постах были! И что думаешь? Извинился Скобелев: сожалеет о впечатлении, отдаёт должное жертвенности офицеров.

Сидел Терентий приосаненный.

– Но, конечно, теперь, Санька, – комитет – старше офицера. Я вот в корпусном комитете – так уж старше нашего комбрига, точно. И ещё и с корпусным могу поспорить.

– А что Гурко? Выступал?

– Гурко – орёл. Плещут ему: наш Главнокомандующий! И – круто завернул: никаких выборных офицеров! в одном полку избрали командира, а через неделю просили корпусного, как бы своего избранца сменить. И ещё – как надо оборону понимать: это не значит застыть на позициях, обороняться можно только наступлением, только так можно вырвать победу из рук врага. Плескали. А ушёл – кинули вопрос: а вот дадут приказ наступать – откуда мы будем знать, что он одобряется демократией? Отвечал Церетели: если где подозревается измена делу революции, – то довести до сведения Совета рабочих депутатов, изменники будут заключены под стражу. А что получается? – значит, опять подозревай офицеров?

Саня посматривал на Терентия. С улыбкой:

– А ты сам в партию никакую не записался?

– Не, говорю ж тебе: присматриваюсь. Теперь время такое: надо хорошо оглядеться. Но в тятре перед главным залом ещё прохожальный зал – так там от каждой партии суют тебе книжечки: читай мол, читай по-нашему. И чего там поненаписано: и как с землёй по России распорядиться, пять линий на выбор, некак земля – их главная заботушка. А о правительстве чего несли, ну! – нет у нас, Санька, правительства, это дым один, на него не располагай. Этот вот Позерн чего ни нёс: Совет был повивальной бабкой правительства, и будем на него давить, и будем ему руководить, и контролировать, и не допускать порядка-умиротворения, а ему из зала: разя наша цель – беспорядок? Один поручик вылез: правительство составлено из народных избранников, и Совет не имеет права давить, – а ему из зала в двести глоток: „имеет! имеет!” Фу-у-у, не, этого не перекажешь. А сколько ещё телеграмм поразослали – и Керенскому тому, и Плехану, и какой-то Брехо-Бреховской…

– Но всё ж – какой был порядок дня? повестка?

– Поря-ядок? Порядка, Санюха, не спрашивай. Даже воды хорошей нет, из кранов в уборной мутную пили. Говорили, кто во что горазд, потом разбредались на такие секции и там горланили, потом опять же соединялись. Ты лучше спрашивай – чего постановили.

– А – постановили?

– Ой, много чего. И путёвого и непутёвого. Да главные резолюции у них готовые, они и не скрывают: мол в Питере так приняли на совещании Советов, давайте и мы так примем. Ну а мы добавили, в чём были мы все заодно: немедленно пересвидетельствовать всех белобилетников! И всех призвать, кто где укрылся от военной службы! И немедленно отправить на передовые позиции всех уже призванных, и кадровых, и запасных, и ратников, и причисленных к ополчению.

– Да зачем же они тут все?