Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

И тут эта публика, что собралась вдогонку шествием идти – так и кинулась врассыпную, и флаг первый, с доверием, кинули на мостовую. А второй флаг – и не заметил Кирпичников, что с ним, и не заметил, пошло ли сколько-нибудь вдогонку той первой колонне, – уже всё внимание было ко второй, озирались, сколько нас тут, серых шинелей. Офицеры хоть и были, но два-три и обчёлся, и то раненые: офицеры от февральских дней пришибленные, им ничего делать нельзя. А юнкера – есть, и солдат человек тридцать-сорок, опять все сбродных полков, без команды, без старшего, без единого оружия, да гвардейский моряк. Одни военные стягивались поперёк Невского, а Невский куда пошире Садовой, тут трудней задержать. (Трамваи и с той и с другой стороны поостановились.)

Теперь в подходящей сзаду колонне уже ясно было крупно видно: „Долой Временное правительство!” Оркестра нет, так слышно крики лучше: „Долой Милюкова!… Долой Гучкова!… Долой буржуев!”, свист и ругань. И опять так же: впереди отряд рабочих с винтовками, строй неплохой (и опять красные повязки на рукавах), по бокам мальчишки трясут открытыми револьверами, штыками, а дальше, сколько глаз хватает – чёрная колонна, уже разглядывать некогда.

А вне цепи стоял у панели дюжий санитар и крикнул тем:

– Что вы делаете! Вы продаёте Россию! Вы должны слушать правительство и Совет!

А ему револьвером в морду целят:

– Убьём! Иди с нами!

– Да хоть убивайте, с вами не пойду!

– Ну, узнаешь!

Из публики кричали:

– Предатели!… Ленинцы!… – но никто с панелей не сошёл.

Рядом с Марковым – солдат автомобильной роты:

– Да братцы, неужели мы, фронтовики, их не остановим? По чьему распоряжению идут? Остановим!

А два офицера сбоку:

– Не надо свалки, товарищи! Пусть себе пройдут, а мы вслед устроим демонстрацию за правительство.

Ну да, в пустой след. Не такие офицеры у нас были на войне.

– Остановись, изменники!

А санитар не унимается:

– По какой причине идёте? Почему не доверяете правительству? Может и мы с вами пойдём?

– Это не вам знать! Знают, кто повыше вас!

– А кого ж вместо Милюкова?

– Не ваше дело, узнаете потом.

– А, так вы не рабочие, а ленинцы! – крикнул санитар. – Долой тогда ваше знамя!

И кинулся к ихнему флагу.

А всё равно уже сошлись, сейчас кому-то подвигаться. Цепь наша редкая, цепи не удержишь – а нападать! И оба волынца, и тот из автомобильной роты – переглянулись и кинулись вперёд! – ломнись, ребята!

Первей всего – винтовки себе вырвать, они ж и держать их не умеют, и стрелять не знают, с какого конца. Кирпичников шеметнулся к усатому дядьке, схватился за дуло и у ложа, крутанул, вырвал – и двинул усатого прикладом в грудь:

– Не ваше имущество! Не воруйте!

И другие серые шинели кинулись, и быстро пошло, не уследить, кто-то древко ломал, кто-то флаг топтал, а рядом – выстрел!

Не усмотрел Тимофей, кто в кого, а только увидел в мёт ока, как русый парень на него револьвер наставляет, – и свободной от винтовки рукой поддал ему под руку! Тот и выстрелил – да в воздух. А Тимофей цап за револьвер – и вырвал.

А тут ещё от рабочих – выстрел! выстрел! – разов шесть-семь, – и упал солдат рядом, семеновед, и поодаль ещё один.

Ах вы, гады, вот как! Вскрапивились солдаты, заревели и кинулись как в атаку, круша, – кого с ног сбили, кому по морде, да прикладом, у кого ещё винтовку вырвали, уже и по две несут – и прут вперёд!

А что в рабочей колонне поднялось!

– Стреляют!… Убивают! -

там же необстрелянные да бабы – вырвались из цепи, да кто куда – в магазины, в цветочный, в парадные, в подъезды, а кто и с винтовками убегает, да суёт её, швыряет в подвальное окно, мол я безоружный.

Миша Марков – с двумя винтовками. А винтовки – все заряженные, вот что! Ах вы стервы, говнюки, на кого ж вы пошли!

До этой самой минуты не верили, что рабочие будут стрелять.

Рядом с Тимофеем моряк дослал патрон – Тимофей его за дуло:

– Не, погоди! Разберёмся.

Ещё какая-то сестра милосердия, другая, рвёт ихний потерянный флаг.

Нынче офицеры без шашек, а вот один – с шашкой, и кинулся в гущу, где устояли, – те сорвали с него погоны, шашку отняли, и кровь с лица течёт.

– Ребята, не надо стрелять! Мы вышли безоружные, пусть так и будет.

Свалка кончилась – отдышка. С панелей барышни, дамы, господа – посбегали, кто куда. А из той колонны кто не убежал – отступили, опять сомкнулись, штыки выставили, и злобятся – а не стреляют. А два-три легли на мостовую с винтовками, на прицеле.

И повисла во всём квартале брань – „убийцы! ленинцы!” – и женщина ранена, и два солдата.

А семёновец… Семёновец – мёртв.

Где, браток, ты воевал, на каких полях? Здесь ли смерти ждал, в Питере?…

А что им сделаешь? Их много. Вон, сзади ещё отряд надвигается.

Да где ж наша силанька, наш строй, всех мы растеряли, уже не армия.

А кто-то кричит:

– Звоните, вызывайте Преображенский батальон! Он им покажет!

А наш Волынский – и не соберёшь теперь.

А с панели нам:

– Только не стреляйте, а то будут большие жертвы!

– Да мы голыми руками их разоружим, мерзавцы, подлецы!

Панельная публика снова возвращается, и ну поливать их! и ну поливать!

– Убийцы!… Предатели!… Немецкие пособники!