Красное на черном

Зайдя в дом, он включил свет в коридоре, разулся. Потом пошел на кухню, неся в руках малиновый торт, который Маше очень нравился. Нагрел воду, заварил себе чай и отправился на балкон, чтобы покурить и понаблюдать за дорогой: а вдруг мелькнет на ней знакомая фигурка?

Маша вернулась через полчаса после него. Гуров взглянул на часы. Слишком рано для возвращения из театра. Или все-таки забежала туда? Но Маша, заметив выражение его лица, с порога заявила хорошо поставленным голосом, что на работу не ходила.

– Встретилась с Наташей, побродили по набережной.

– Это по какой же?

– Тараса Шевченко. Давно там не была.

– О как, – удивился Гуров. – Мне завтра в ту же сторону ехать. И каким ветром вас туда занесло?

– Спонтанно вышло. Наташа пригласила, она там недалеко по делам была. Побродили там, потом вышли на Кутузовский и неспешно дошли до Киевского вокзала. Ну а потом уже на метро и по домам.

– Просто гуляли? – не поверил Гуров.

– Просто так. И это было прекрасно, Лёва. Мы с тобой давно по городу не бродили.

Маша зашла на кухню, открыла холодильник.

– Малиновый тортик, – умилилась она. – Ты ж мой хороший.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил из коридора Гуров, убирая Машину куртку.

– Вполне. Поэтому завтра собираюсь в театр. Кофе или чай?

– Давай кофе. Чай я уже пил.

Вечер незаметно перетек в ночь. Гуров и Маша устроились на диване перед телевизором, который толком и не смотрели. Он всегда играл роль фона, под него было удобно молчать или разговаривать.

Прошедший день не отпускал Льва. Вроде бы и не произошло ничего противоестественного. Ну, увиделись с тем же Тихомировым, которому Гуров на даче у Стаса чуть голову не отвинтил. Навестили мать, ребенок которой бесследно исчез, и во время разговора с ней Гурову внезапно померещилось, что она, скорее всего, изображает страдания, а не мучается от неведения. Случился разговор с одной интересной девушкой, очень проницательной и недоверчивой. А пока Гуров торчал на балконе в ожидании возвращения супруги, ему позвонил Игорь Федорович Гойда и мягко потребовал отчет о проделанной работе. Вот этого Лев Иванович совсем не ожидал. Гойда был хорош тем, что не давил и не заставлял отчитываться, а вел себя как соратник или сокурсник, а не как начальник. Гуров к этому был не готов. Как и к тому, что непосредственный шеф Орлов Петр Николаевич вдруг загремит в стационар. С одной стороны, без него было работать легче. Не в плане продуктивности, разумеется, а в том смысле, что не нужно было ежедневно отчитываться. Но если зайти с другой стороны, то известие о том, что у Орлова проблемы с сердцем, напрягало. Случись что – и Гуров как заместитель займет его кресло, и прощай тогда привычная рутина и свобода мысли. Руководить Гуров умел, но совершенно не хотел этого. Поэтому желал Орлову скорейшего выздоровления, но прежде всего – тщательно и неторопливо обследоваться.

– Я сегодня что-то не то подумал о человеке, – заговорил Гуров. – Странно чувствовать себя скотиной. Знаешь, довольно неприятное открытие.

Маша, которая сидела, откинувшись на плечо Гурова, похлопала его по колену.

– Наша служба и опасна и трудна? – спросила она. – Ты про первое помнишь, а про второе забыл.

– Да я не о том.

– А я именно о том.

Лев примерно понял, о чем она говорит, но развивать тему не стал. Слава богу, актриса Мария Строева, которая делила с ним доходы, постель и разныя печали, в душу не полезет. Только с разрешения. Потому Гуров решил не озвучивать ей историю своих впечатлений.

– Со мной случай был однажды, – вспомнила она. – Пришла к нам в театр помощник костюмера. Человеком она была новым, и нас с ней судьба долго не сводила вместе. Я только ее имя от других слышала. Но как-то случайно оказались с ней за одним столиком в столовке. Разговорились. Она стеснялась очень, и я решила, что это из-за меня. И я, знаешь, легко так спрашиваю у нее: «Приводите семью, я вас бесплатно на репетицию проведу». А она взгляд на меня поднимает и спокойно говорит: «Большое спасибо, буду иметь в виду». И дальше ест. Сырники у нас с ней были, что ли… Я дальше пристаю: «Вы не стесняйтесь». И тут она уже серьезным тоном отвечает: «Муж и ребенок утонули. А я театр не люблю, просто здесь работаю». – Маша развернулась к Гурову всем телом. – Никогда я себя так не ругала за свои слова. До сих пор не могу понять, как я могла вообще уговаривать ее? Она ведь с первого раза дала понять, что не заинтересована в моем предложении. Но я не угадала. Мне даже и в голову не пришло, что я ее без ножа режу.

– Ты не нарочно, – возразил Гуров.

– Нет, Лёва, – вздохнула Маша. – Взгляни на ситуацию по-другому. Мне же даже в голову не пришло.

– Мне бы… – начал Гуров, но Маша стиснула его колено пальцами.

– Молчи, Гуров. Не оправдывай мою бестактность.

– И не собирался. Просто интересна природа возникновения своих мыслей.

– Если о чем-то подумал, значит, тебя к этому что-то подвело.

– Да знаю я.

Гуров устало провел рукой по лицу. Маша иногда не понимала его. Или он ее.