Красное на красном

Возликовавшие цирюльники под одобрительные выкрики гвардейцев бросились к новым жертвам. Солдаты откровенно наслаждались зрелищем, подначивая то мастеров, то пленных. Вываленные в пыли, лишившиеся роскошных седин бириссцы представляли собой куда менее внушительное зрелище, чем час назад. Они по-прежнему зло блестели глазами, но это не пугало, а смешило. Ночные духи, гордые воины, ведущие свой род от Бога-Зверя, исчезли, осталась кучка дурацкого вида людишек с загорелыми лицами и исцарапанными белыми черепами.

Первый маршал невозмутимо повернулся к Шеманталю.

— А теперь — повесить. По очереди. Начиная с, — герцог ненадолго задумался, — с самого ушастого.

— Всех? — деловито уточнил новоиспеченный генерал.

— Всех, — кивнул Проэмперадор и пояснил: — В любезном отечестве все так и норовят облагодетельствовать родичей за казенный счет. Я следую общему примеру и намерен накормить досыта местное воронье. Причем не за счет моего короля, а за счет его врагов. Чувствуете разницу?

— Но почему вы решили начать с ушастого? — Вейзель не зря славился своей обстоятельностью.

— Все должно иметь свой смысл, Курт, а еще лучше — два. Мы их уже обрили, значит, надо это обстоятельство использовать. Да, прикажите собрать шерсть, не пропадать же добру!

Епископ Бонифаций шумно втянул воздух и почесал в затылке.

— Герцог Алва, я взываю к вашему милосердию.

— Зачем, отче? — улыбнулся Ворон.

— Мне положено, — пояснил священник, — сначала воззвать к милосердию сильных мира сего, а потом попробовать обратить язычников, но, — толстяк брезгливо выпятил губу, — они не обратятся… Кстати, о милосердии, у вас нет при себе касеры?[142]

— А у вас уже кончилась? Помнится, мы наполняли фляги одновременно.

— Увы, сын мой, — скорбно покачал головой олларианец, — все прекрасное в этой жизни быстротечно…

— …как сама жизнь, — закончил герцог, протягивая флягу. — Шеманталь, чего вы ждете?

— Его Преосвященства… Мешки-то им на бошки надевать или как?

— Нет, — отрезал герцог, — эти кошки как-никак воины, пусть умрут с открытыми глазами.

— Будет сделано, — сказал таможенник и отъехал.

— Вы меня спасли, — сказал епископ, засовывая флягу маршала в седельную сумку.

— Пора кончать, — сказал Вейзель, утирая лоб, — проклятая жара…

— Монсеньор, — святой Алан, ну куда он лезет?! После ночи, после сцены в овраге?! — Монсеньор, бириссцы отпускают пленных, мы не можем… Мы не должны… Мы…

— Ричард Окделл, — голос Алвы был ледяным, — я готов отпустить любезных твоему сердцу «барсов», если вы возьметесь лично проследить за тем, как их кастрируют, лишат правой руки и, кроме одного, ослепят. В таком виде они могут убираться на все четыре стороны.

Дику показалось, что он ослышался. В горле запершило, стало трудно дышать, а он-то думал, что навсегда избавился от детской болезни.

— Молодой человек, — примирительно заметил олларианец, — видимо, не видел пленных, отпущенных этими разбойниками.

— Он много чего не видел. Ну что, Окделл, ваше слово?

Дик какое-то время потерянно молчал, открывая и закрывая рот, а потом дал шпоры коню. Сона, возмущенно заржав, прыгнула вперед и помчалась в степь. Проклятая роща осталась позади, в лицо ударил раскаленный, пахнущий горечью ветер.

2

Старинная башня рвалась к раскаленному вечернему небу. Кто и когда поставил ее здесь, посредине плоской, открытой всем ветрам степи, Ричард не знал, но она возникла на его пути, темная и таинственная, как наползающая ночь. Юноша с некоторой оторопью разглядывал мощные стены, опоясывающие верхнюю площадку зубцы, на которых, казалось, покоился кроваво-красный солнечный шар, кружащихся над бойницами ширококрылых птиц.

Степь стремительно темнела, Сона нетерпеливо перебирала ногами — наверняка хотела пить. Нужно было что-то решать, а Ричард не мог оторвать взгляда от раскаленной бездны, которая когда-нибудь заберет Ворона. Когда-нибудь, но не теперь… Смотреть на небо в час заката, да еще такого — накликать беду, но беда уже случилась. Оскар мертв, пленные мертвы, а сам он сбился с дороги и не представляет, куда его занесло. Днем с высоты башни, возможно, он увидит Рассанну, хотя что может дать река, кроме воды? Возвращаться к Рокэ казалось невозможным. Отправиться в Тронко? Что он скажет? По всем законам он теперь дезертир.

Разыскать бириссцев? «Барсы» должны знать про Окделлов, но после вчерашнего его убьют раньше, чем он успеет объясниться.

Самым разумным казалось пробраться в Гайифу, а оттуда в Агарис, но до границы ехать и ехать, а у Дика при себе не было даже плаща и фляжки с водой. Кроме того, бежать к Раканам означает стать в глазах тех, кто заправляет в Талигойе, предателем, подставить под удар матушку, сестер, Эйвона, Наля, эра Августа и… Катари. Если Дорак узнает, что сын Эгмонта Окделла и королева встречались в монастырском саду, Катари погибла. Нет, бежать нельзя.