Красное небо

Пашка увлекал Ратмира на другой путь, где стоял еще один эшелон. Из теплушек высыпали красноармейцы, слышались возбужденные голоса, мерцали в ночи папиросные огоньки. Многие вагоны были насквозь прошиты осколками, в обшивке белели рваные дыры, оскалившиеся растрескавшейся щепой.

Они наткнулись на бойцов с носилками. Раненый глухо стонал, поминая бога и черта.

— Вы тут чего под ногами путаетесь? — прикрикнул на них высокий боец с белой повязкой на голове.

— Мы здешние, — бойко ответил Пашка. — Пришли подсобить вам.

— Что за станция? — спросил второй боец, пониже ростом.

— Красный Бор, — ответил Ратмир.

— На всю жизнь запомнится мне этот Красный Бор… — скрежетнув зубами, сказал раненый. — Кровавый Бор!

— Что с ним? — понизив голос, спросил Ратмир.

— Поглядите, нет ли кого там, — кивнул на запасные пути высокий. — Когда началось, из вагонов попрыгали кто куда…

До самого рассвета помогали ребята военным: находили лежащих на земле раненых и сообщали санитарам; тех, кто мог передвигаться, доводили до вокзала, где в зале ожидания пострадавшим наскоро делали перевязку. Здесь были местный фельдшер и акушерка. Белые халаты у них в крови.

Натыкались мальчишки и на убитых. Пашка нагибался над ними, прикладывал голову к гимнастерке, слушал, не бьется ли сердце.

— Я не могу, — с трудом подавив тошноту, шептал Ратмир.

К утру путь был расчищен, опрокинутые вагоны кранами поставлены на рельсы, лишь один, весь искореженный, с вырванными дверями, оттащен трактором в сторону. Эшелоны один за другим ушли на запад, а раненые остались на вокзале. Не очень тяжелых доставят в детский санаторий, оборудованный под госпиталь, что за военным городком, а тяжелых — увезут на машинах в райцентр, в больницу.

Пошатываясь от усталости, сдерживая то и дело подступающую тошноту, Ратмир не помнил, как добрался до дома. Не раздеваясь, упал на койку.

— Лица-то на тебе нет, родимый… И рубашка в крови. Никак зацепило? Аль нет? — склонилась над ним Серафима. — Тут одна нам погибель! Гляди, чего опять наворотил на станции… Уходить надо, сынок! У меня двоюродная сестра в Макарьеве, это двадцать верст отсюда… Приютит нас, не оставит на улице…

Горбунья еще что-то говорила, но постепенно голос ее отдалился, стал тише, совсем замолк и Ратмир провалился н глубокий, как омут, сон.

Ратмир обедал с теткой Серафимой, когда за окном раздался пронзительный свист. Так свистеть мог только Пашка.

— Пообедать не даст, отчаянная голова! — видя, что Ратмир отодвинул тарелку с жидким супом из кислицы, заметила горбунья.

После той ночи, когда «юнкерсы» разбомбили два воинских эшелона на станции, Ратмир не мог два дня прикасаться к пище: подкатывала тошнота, перед глазами стояли раненые и мертвые красноармейцы…

По сравнению с тем, что он увидел, гроб брата в комнате, кладбище в Задвинске, где он просидел на могиле больше часа, — все это теперь казалось детской игрой.

— Попей хоть чайку-то? — предложила Серафима, но Ратмир отрицательно мотнул головой и выскочил из дому.

Несмотря на жару, Пашка зачем-то надел малость широковатый в плечах серый пиджак. Вид у него был таинственно-сосредоточенный.

— Ты меня, Родя, ни о чем не спрашивай, — предупредил Пашка. — Шагай за мной и помалкивай в тряпочку.

— Может, тряпочку взять с собой? — усмехнулся Ратмир.

— Тряпочку не надо, а вот пустых бутылок захвати пяток, — распорядился Пашка.

— Зачем?

— Узнаешь, — сказал Тарасов. — Ну что гляделки выпучил? Тащи бутылки. Положи в корзинку и сверху прикрой, пусть думают, что мы за грибами…

Ратмир слазил на чердак за корзинкой, потом юркнул в кладовку и, стараясь не звякать стеклом, набрал бутылок из-под ситро, сверху прикрыл их своей грязной майкой.

Не привык он, чтобы им командовали, но из них двоих все-таки Пашка Тарасов был вожаком. Там, на станции, он наравне со взрослыми переворачивал раненых, помогал укладывать их на носилки, его не тошнило от вида оторванных рук и ног, хлеставшей из ран крови. И Пашка никогда не впадал в панику при виде заходящих на бомбежку «юнкерсов». Многие бледнели, бросались бежать куда глаза глядят и, случалось, погибали от осколков. Пашка же, задирая светловолосую голову в небо, сосредоточенно считал самолеты, смотрел, когда от них начинают отрываться бомбы, и, в зависимости от их траектории, командовал, в какую сторону бежать и когда падать на землю. Его хладнокровию мог бы позавидовать любой взрослый.

Ратмир же никак не мог перебороть в себе страх перед бомбежками. Услышав приближающийся гул «юнкерсов», он чувствовал, что его начинает колотить противная дрожь, а ноги сами несут его в какое-нибудь укрытие. Те, кто еще остался в поселке, вырыли за домами в огородах траншеи, или, как их называли, щели. Вырыл щель и Ратмир, но каждый раз, услышав гул моторов, выскакивал из дому и мчался по направлению к лесу. С перепугу несколько раз принял наши самолеты за немецкие…

Приходилось признаться самому себе, что Пашка храбрее его, не случайно его прозвали в поселке Шалый.