Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем

По всему Приморью – остатки разнообразных воинских частей, ракетные шахты, укрытия для подлодок, запасная полоса для космического челнока «Бурана»… Ушедшая цивилизация атлантов-кшатриев, по сравнению с которыми мы кажемся пигмеями. Обломки самолётов на сопках – рваный мятый металл с нетускнеющими красными звёздами. Форты, по брустверам которых бегают лисы, а в контрминных галереях спят, сталактитово прилепившись под потолком, гроздья летучих мышей. Дембельские надписи по стенам: Пермь, Уфа, Полтава… Весь Союз. Когда я зачинался, рождался, рос, целая армия инженеров, строителей, лётчиков защищала меня, подобно родительским рукам, но я не знал и не мог знать об этом: все объекты были закрытыми.

На смену парусникам приходят паро-, тепло- и даже атомоходы. В небе соперничают беспилотники. Лётчик в том виде, каким его знали в ХХ веке, особенно в первой половине, ушёл навсегда и никогда не вернётся. Времена, когда бредили небом, прошли. Мы не записываемся в аэроклубы, не мастерим планёры, не рвёмся в военно-воздушные училища, не платим взносов в Осоавиахим и не поём про «пламенный мотор».

И всё-таки мне по-прежнему жизненно необходимы зафиксированные лётчицкими мемуарами цельность, воля и непреходящая вера людей, называвших себя атеистами.

Новое время – новые привычки и стремления. Но небо не отвердело. Когда над нашим Владивостоком проносятся истребители 22-го гвардейского полка, всякий раз я останавливаюсь и провожаю взглядом серо-серебристые стрелы. Мне по-прежнему кажется, что в их кабинах сидят какие-то особые небесные сверхлюди. Их имена мы узнаём только тогда, когда они погибают, как погиб в 2018 году в Сирии майор Роман Филипов. Его Су-25 сбили из переносного зенитного комплекса. Катапультировавшись, Роман отстреливался от врагов из «стечкина», а когда его окружили и подошли вплотную, подорвал себя гранатой со словами: «Это вам за пацанов!» Филипов родом из Воронежа, несколько лет служил в штурмовом полку в Приморье. Каманин в своё время окончил Борисоглебскую школу лётчиков, где Филипов проходил практику. А учился Роман в Армавирском центре Краснодарского высшего авиационного училища, бывшего Батайского, созданного в Чите, где осваивал истребитель Маресьев…

Моё прикосновение к авиационному миру ограничено, как и у абсолютного большинства, задиранием головы к небесам (звук турбины, а особенно поршневого мотора наполняет меня неизъяснимым трепетом) да скромной ролью пассажира. Но даже этот невыдающийся опыт позволяет ощутить таинство, мистику, магию и власть Неба. Из Москвы во Владивосток самолёт летит через ночь. В иллюминатор лезут огромные, нереальные, арбузных габаритов и самоцветных раскрасок стратосферные звёзды, каких нипочём не разглядеть снизу сквозь плотный слой дыхательной азотно-кислородной смеси. Эти звёзды вводят в транс. Европейские перелёты – не более чем поездка на маршрутке, нет в них никакой метафизики. Длительный полёт – духовная практика. Летишь долгие часы, а страна твоя не кончается. Самолёт идёт не по прямой – по дуге, через далёкие пустынные севера́. Так, оказывается, короче: если смотреть не на карту, а на глобус, это сразу видно. Для большинства из нас только такие перелёты – единственный шанс увидеть эти места, хотя бы и с десятикилометровой нечеловеческой высоты. Утренние отроги Сихотэ-Алиня в самолётном окне – одно из моих любимых зрелищ, символизирующее переход в иную реальность, а не просто перемещение тела из одной точки в другую.

Человек – существо, ходящее по земле, но суть его – стремление в неизведанное, воздвижение вавилонских башен, проникновение в космос. Не вкусив запретного плода, человек не стал бы вполне человеком. Именно лётчики первыми преодолели старинное табу. Они же стали первыми космонавтами, доказав право мечты, какой бы безумной и оторванной от земли она ни казалась, на жизнь. Явление Гагарина стало оправданием гибельного икаровского идеализма.

В ревущих сороковых

Бывает так, что главный (в нашем случае скорее не главный, а центральный) герой появляется лишь эпизодически, штрихпунктирно, закручивая вокруг себя смысловые потоки и соединяя бесконечно далёкие судьбы. Он нужен мне как связующее звено, шампурный стержень, топор в каше. Его потом можно вынуть, но поводом и катализатором для приготовления каши выступает именно топор.

Лев Петрович Колесников родился во Владивостоке 18 февраля 1923 года.

Отца, как уже было сказано, он не знал.

Жил с мамой где-то на сопке Орлиное Гнездо – сейчас это центр Владивостока. Волгоградский писатель Иван Маркелов, искавший много лет спустя вместе с Колесниковым место, где стоял его дом, вспоминал: они взобрались на самую вершину сопки и увидели несколько заснеженных ям, оставшихся от разрушившихся домишек. Похоже, это то самое место, которое ныне заросло небоскрёбами, – сужу по тому, что от колесниковского дома открывался вид одновременно на Амурский залив и бухту Золотой Рог.