Красное самоубийство

«И вдруг по радио: “Советский Союз заявил о своих притязаниях на территорию Бессарабии...” Теперь даже трудно себе представить, что сердце, которое, как мы знаем, должно быть “вещуном”, ничего не возвестило. Как будто еще совсем недавно в Прибалтийских республиках не произошла катастрофа (мы их оккупировали – В. Н.) и как будто мы не могли догадаться, во что это выльется?!»

В разгар лета 1940 года перед босоногой Евфросинией, ловко орудовавшей вилами, появились наши кавалеристы, обратились к ней:

«– А скажи-ка, где у вас здесь барин?

– Барин – это я!

... Душой я тянулась навстречу этим людям: ведь это были свои, русские. Вернувшись в дом, мама сказала:

– Ты обратила внимание, как он произнес “мамаша”? Мне он стал сразу близок, как сын...

Она ласково и смущенно их угощала, наливая чуть дрожащей рукой холодное ароматное вино».

Но это была только первая встреча. Потом были и другие. Керсновская вспоминает о нашем «политруке, очень любившем поговорить на политические темы». Она пишет о нем:

«Как-то, присмотревшись к тому, как живут у нас рабочие, отнюдь не богатые люди, он с досадой воскликнул:

– Мы 23 года боролись, голодали, всякие лишения переносили, чтобы принести трудящимся всего мира свободу... А вы тут жрете колбасы и белый хлеб!

Простая деревенская девчонка, работавшая у кого-то прислугой, ответила политруку на это:

– А разве мы вас просили голодать 23 года, чтобы освободить нас от колбасы и белого хлеба?»

В этом столь коротком обмене мнениями – смысл той трагедии, которую принесли с собой наши солдаты на своих штыках. Пожалуй, вопрос политрука и ответ ему можно было бы сделать эпиграфом к этой книге...

Что еще, кроме таких недоуменных вопросов, мы могли принести с собой в чужие земли? Наши карательные органы, так называемое раскулачивание и коллективизацию по нашему ужасному образцу... Керсновская рассказывает, как к ней пришли несколько местных жителей после митинга, о котором вспоминали так:

«Ой, смеху было! Собрались мы. И вот приехали какие-то начальники. Стали всяко-разно говорить: “Мы вас освободили, раскрепостили. Теперь у вас будет новая, счастливая жизнь! Вот у нас в колхозах получают даже по два килограмма на трудодень”. Мы чуть со смеха не повалились! Чтобы мы за два килограмма хлеба работали, да на своих харчах! Тогда выступили Спиридон Мотрук и Лена Волченко. Они бедняки, ни кола ни двора – им и говорить ловчее, Их-то никто не попрекнет, не заподозрит. “Да что вы, – говорит Спиридон, – зачем мне ваши два килограмма в колхозе? Я пойду косить к людям и получу 50 килограмм в день, И накормят меня пять раз от пуза, а вечером кварту вина вдобавок!” И все поддержали: Верно, – говорят, – не нужно нам ваших двух килограммов! Мы своим курам больше насыпаем!»