Красное зеркало

– Я еще ни слова не сказал о том, что думаю, – хладнокровно начал Курт Рейнвальд, созерцая растерянного подозреваемого сквозь облако дыма, – Или, может быть, вы сами себя подозреваете в этом, синьор? Позвольте узнать – почему же вы так не доверяете сами себе?

Романо Гарацци замотал головой, разгоняя рукой дым и кашляя. Соображать, когда ему в лицо беззастенчиво курили, да к тому же еще несли какую-то чушь, старику было затруднительно.

– Да я не… Да что вы говорите, синьор! – наконец, нашелся он, – Да не убивал я никого, mamma mia! Я не способен совершить такое – отнять молодую жизнь…

По лицу Рейнвальда разлилось выражение бесконечной безмятежности.

– Тогда откуда же вы знаете, что убитый был молод? – промурлыкал он и, еще раз затянувшись, прищелкнул языком, – Нехорошо, синьор Романо, вы допускаете грубые промашки. Дам вам пару минут, чтобы придумать достойное оправдание. Эй, поляк, – он вновь перевел взгляд на своего растерянного спутника, – Последи за ним. Я пока осмотрюсь.

Франц обалдело кивнул, переводя недоверчивый взгляд со старого оружейника на лучшего сыщика, и начиная с неприятным чувством убеждаться, что звание свое последний заслужил не за красивые глаза, и даже не за дурацкую прическу. Но, черт возьми, Романо Гарацци?! Да этот старикан и мухи не обидит, он же добрейшей души… По крайней мере, раньше казалось именно так.

Курт неспешно удалился в клубах дыма, оставляя комиссара и подозреваемого наедине. Гарации, проводив его растерянным взглядом, повернулся к старому знакомому.

– Команданте, caro mio! Это какое-то безумие, не убивал я никого! Я знал, да, что убит молодой человек, но это совсем не та причина, о которой думает твой спутник! – от волнения старик стал несколько косноязычен; щеки его слегка порозовели. Варжик тяжело вздохнул и, разрываясь между служебным долгом и сочувствием старому знакомому, мягко, но решительно усадил того на ближайший стул.

– Не волнуйтесь, синьор Романо, – парень попытался улыбнуться как можно более располагающе и приветливо, – Клянусь, я вас ни в чем не подозреваю. Вы мне скажите только, что за причина, о которой вы упомянули? Откуда вы знали, что убитый был молодым человеком?

Он сказал – и тотчас же с неприятным чувством понял, что сам до сей поры понятия не имел, какова была жертва по возрасту. Чертов Рейнвальд, мог бы и рассказать чуть больше о подробностях дела, в конце концов, всю дорогу вместе ехали!

Гарацци поник и, тяжело вздохнув, сцепил в замок дрожащие руки.

– Тебе эта причина не понравится, команданте… – он покачал головой и, видимо, предпочитая действия словам, неожиданно нагнулся, доставая что-то из-под стола, рядом с которым был усажен. Франц нахмурился… затем изумленно вскинул брови. В руке итальянец сжимал початую бутылку крепкой настойки, открытую, похоже, совсем недавно.

– А я… – комиссар кашлянул, – Я думал, вы не пьете.

– Все так думают, caro mio… – оружейник сокрушенно вздохнул, робко задвигая бутылку обратно, – Я балуюсь иногда, но втайне ото всех, покупаю, когда время уже за полночь… Вот и вчера пошел за бутылочкой, и услышал крик – голос молодой был. Я так и подумал, что, должно быть, опять какого-то бедолагу наш местный маньяк настиг, и заспешил домой.

– А помочь… – Варжик зажмурился, затем вновь уставился на собеседника с нескрываемым недоверием. Крепкий же еще мужик, вполне мог бы помочь несчастному, может, хоть «Скорую» бы вызвал…

– Да ты что, сынок, какой из меня помощник? – старик демонстративно сгорбился и закашлялся, – Я уж немощен, еле инструменты в руках держу… Жаль, конечно, человека, но уж своя жизнь-то она подороже будет, как бы жестоко не звучало.

Что ответить, Франц не нашелся. Ему, комиссару полиции, ставить свою жизнь превыше жизни другого человека никогда даже в голову не приходило, он всегда готов был рискнуть собой, лишь бы спасти другого и наивно полагал, что другие люди думают так же. Теперь вот выяснялось, что все совсем иначе, и другие люди, даже самые лучшие из них, предпочтут спасти остатки своей жизни, удерут домой, прижимая к груди заветную бутылку, вместо того, чтобы оказать посильную помощь.

– Франц, – голос Курта Рейнвальда, разорвавший туман растерянных мыслей молодого человека, заставил его вздрогнуть, – Поди-ка сюда. А вы сидите, синьор, сидите, – сыщик усмехнулся и погрозил подозреваемому пальцем, – И чтобы ни шагу отсюда. Проходи, сынок.

Он отступил, пропуская Франца в небольшое помещение – ту самую мастерскую, где Романо Гарацци мастерил свое удивительное оружие и, бросив еще один внимательный взгляд на старика, чуть прикрыл дверь, подталкивая спутника вперед.

– Сюда взгляни, – он подвел его к верстаку, заваленному самым разным, полезным в хозяйстве оружейника, хламом и, протянув руку, указал на что-то в самом дальнем и темном углу его. Комиссар, хмурясь, вгляделся, потом шагнул ближе и наклонился… и тотчас же отпрянул, недоверчиво переводя взгляд с предмета на коллегу.

На верстаке, по-глупому прикрытый газеткой, лежал остро заточенный круглый напильник, наполовину испачканный в запекшейся крови.

***