Красногрудая птица снегирь

Иван допил из стопки, закусил шаньгой, предварительно скребнув ею по застывшему в блюдечке маслу.

— Теперь погляди, что в партбюро творится, — заговорил он снова, тыча брата в грудь длинным сухоньким пальцем. — Безобразие, да и только! Секретарь разложился, Максимка Добрынин разложился. Лихой своего закадычного дружка покрывает, а Овинский под их дудку пляшет, потому что у самого грехов полным-полна коробушка.

Хозяйка внесла творожные ватрушки. Она слышала мужа из кухни и с ходу вступила в разговор:

— Два месяца, как Ваня в райком написал, а Овинский с Лихошерстновым ни бе, ни ме, ни кукареку. Только наобещали на собрании — разберемся, обсудим. Водят всех за нос.

— Живет Максим-то с женой, чего еще разбирать, — заметил Захар.

— Правильно, живет, — подтвердил Иван. — А почему? Потому, что я письмо написал.

— Кабы Ваня не написал, распалась семья.

— Точно! — мотнул головой хозяин. — И Овинского к порядку призову. Вот решу свои дела насчет работы и призову. Думают, я смирился. Дудки! Не отступлюсь от правды!..

Уже стемнело, когда Захар Кондратьевич возвращался из гостей домой. Под сапогами поскрипывал снег, с хрустом рушился ледок, что покрыл сухие, вымерзшие ямки на неровном тротуаре.

Внезапно потянуло запахом керосина. Навстречу Захару шел человек в долгополой одежде. С приближением его запах усиливался. В чистом, свежем, с морозцем воздухе он был особенно разителен. Человек поравнялся с Захаром Кондратьевичем. Кондуктор. Спешил на работу, нес с собой поездные керосиновые фонари.

Запах горючего породил в Захаре Кондратьевиче смутное беспокойство. Отдалившись от кондуктора, Городилов вспомнил — именно так, до тошноты остро, пахнет горючим от тепловозов. «А кондуктору безразлично, что тепловоз, что паровоз. Сидит себе на тормозной площадке», — с горечью подумал Захар Кондратьевич.

Знакомая тоскливая боль зашевелилась в нем.

VI

Пользуясь отсутствием мужа, Антонина Леонтьевна расположилась на его письменном столе. Она кроила домашнее платье для дочери. Стол Федора Гавриловича устраивал ее не только своей обширностью, но и тем, что стоял он возле окон, выходивших во двор, и Антонина Леонтьевна могла наблюдать за внуком, которого она выпустила гулять. Хотя огороженный глухим кирпичным забором двор не таил в себе никаких опасностей для Алеши, Антонина Леонтьевна боялась терять мальчика из виду.

Покойную тишину комнат нарушало лишь потрескивание дров в двух голландских печках, топившихся в противоположных концах дома — в прихожей и спальне Федора Гавриловича и Антонины Леонтьевны. Как обычно, в первой половине дня Ира была в техникуме. Самого же Таврового не было даже в Крутоярске: он уехал в управление дороги.

Антонина Леонтьевна видела в окно, с каким увлечением Алеша забавлялся первым в нынешнем году снегом. Толкая впереди себя лопатку, он пробегал через весь двор. Снег легко сгребался до самой земли, а позади мальчика оставалась темная полоса. Прочертив полосу, мальчик с восторгом оглядывал ее и не мешкая устремлялся назад, чертить другую. Это была поистине вдохновенная работа. Стараниями Алеши квадратная площадка двора уже начинала напоминать решетку.

Одетый в белую шубку с капюшоном и белые валенки, мальчик перекатывался как снежный ком. Лицо Алеши раскраснелось, рот его беспрестанно двигался — мальчик или пел, или разговаривал сам с собой. Алеша рос без товарищей, но не испытывал ни малейших мук одиночества. Собственная персона представлялась ему достаточно занятным, а главное, весьма покладистым собеседником.

Наблюдение за внуком и кройка целиком поглотили Антонину Леонтьевну, и, когда под боком у нее задребезжал телефон, она вздрогнула от неожиданности.

Звонил Федор Гаврилович.

— Я задерживаюсь, выеду через недельку, не раньше. Как дома?

— Ничего, все хорошо. Как у тебя?

— Куча новостей. Прежде всего тебе привет от Александра Игнатьевича Соболя.

— Спасибо! Ты вел с ним переговоры?

— Да.

— Успешные?

— Очень.

— Значит, тебя уже утвердили?

— Ишь ты, какая прыткая! Пока есть только принципиальное согласие. Завтра сюда должны вызвать… ну, ты понимаешь кого? Ему уже кое-что подбирают, понимаешь?

— Понимаю.

— Как Ирка, подала заявление?

— Нет, кажется.

— Какого черта! Она же обещала. Ты вот что… Ты непосредственно сегодня же сделай ей внушение. Можешь полностью ввести ее в курс моих дел. Не откладывай, слышишь!..

Положив трубку, Антонина Леонтьевна опять принялась за кройку. Человек уравновешенный, она умела спокойно, по крайней мере внешне спокойно, воспринимать и переживать новости.

Хотя ей предстоял трудный разговор с дочерью, она испытывала сейчас удовлетворенность. Угроза переезда на другое отделение и, следовательно, угроза потери прекрасной квартиры в Крутоярске, очевидно, отпадала, а сближение мужа с заместителем начальника дороги и его успех в эту поездку казались знаменательными и многообещающими. Походило, что невезению, которое столь жестоко преследовало Федора Гавриловича в последние годы, наступил конец.