Краснокожие

О, время и смерть! Шагами, хотя и не равными, вы все время подвигаетесь вперед, опрокидывая на своем ужасном пути хижину, дворец и трон.

Сандс

Вот оно, это старое, величавое жилище моих предков с его неприступными каменными стенами; конечно, возможно было поджечь снаружи и его, но это было бы весьма трудно, так как, кроме входных дверей, портика и крыши, нигде не было дерева, и пламя не нашло бы себе пищи. Особенного присмотра, чтобы обезопасить эту постройку от огня, здесь, таким образом, не требовалось.

Но кроме главного корпуса с его каменными стенами, было немало дворовых построек; правда, конюшни, некоторые дома и амбары были также каменные, но ведь достаточно было кинуть зажженную лучину на стог сена, чтобы пожар распространился во все стороны. Этого можно было ожидать тем более, что по законам страны поджог овинов, риги, сеновала и тому подобных построек не влечет за собою смертной казни.

Размышляя таким образом, я осторожно пробирался сквозь изгородь и был немало удивлен и встревожен, очутившись лицом к лицу с вооруженным с ног до головы человеком, который тотчас же окликнул меня.

— Кто тут? Куда идешь? Что надо? — По выговору и гортанному голосу я признал в нем одного из моих краснокожих гостей, исполнявшего, очевидно, обязанности часового.

Я назвался и добавил, что мне хочется видеть переводчика. Он тотчас же протянул мне руку и, казалось, был вполне удовлетворен моим ответом. Он не стал ни о чем меня расспрашивать и не выказал ни малейшего изумления или любопытства по случаю такого неожиданного ночного посещения. Проводив меня без шума до того места, где, растянувшись на своей постели, крепко спал Тысячеязычный, он немедленно удалился.

При первом прикосновении моей руки переводчик тотчас же вскочил на ноги и, несмотря на мрак, царивший в комнате, узнал меня с первого взгляда. Тронув меня тихонько за руку, он сделал знак, приглашая меня следовать за ним. Мы вышли наружу, и он заговорил спокойным тоном привычного к такого рода ночным тревогам человека.

— Что, где-нибудь неспокойно в эту ночь? Вызвать моих друзей?

— Это верно, — ответил я, — вы, конечно, знаете тревожное состояние этой страны?

— Да, но я не совсем его понимаю, полковник, — ответил тот, называя меня этим самым почетным, по понятию пограничных людей, чином,

— мне кажется, что у вас не мир и не война, не томагавк, не закон!

— Вы, вероятно, хотите этим сказать, что наша страна не может быть названа ни дикой, ни цивилизованной, что здесь не подчиняются законам и вместе с тем не имеют права прибегать к силе кулака?

— Да, нечто в этом роде; когда мы отправлялись сюда, пограничный комиссар объявил нам, что мы вступаем в страну, где царствует закон и справедливость, где есть судьи для разбирательства всяких частных недоразумений, для защиты правого и наказания виновного, и что ни один человек, будь то краснокожий или бледнолицый, не имеет здесь права самовольно чинить суд и расправу. И все мы придерживались этого правила с той минуты, как перешли Миссисипи.

— Прекрасно, но, однако, перейдем к делу! Вы уже успели узнать кое-что об этих антирентистах и их мнимых инджиенсах?

— Да, кое-что; все же я не могу понять, как может человек, условившись платить за землю, вдруг не желать платить по уговору? Ведь уговор всегда остается уговором, и слова человека имеют такое же значение, как его подпись.

— О, это мнение удивило бы у нас очень многих, а в том числе и наших законодателей. Но скажите, ваши краснокожие приятели знают что-либо о характере этих отношений между землевладельцами и их арендаторами?

— Они успели отчасти вникнуть в это дело и много говорили об этом между собой. Во всяком случае могу сказать вам, что самому характеру индейца противно условиться или обещать одно и затем делать другое! Не сдержать данного слова у них считается позором. Но скажите, ради Бога, что привело вас сюда среди ночи?

Я сообщил Тысячеязычному о посещении меня одной молодой девушкой и о том, что она сообщила мне. Мой переводчик, по-видимому, вовсе не смутился при мысли о маленькой стычке с инджиенсами, на которых он негодовал не только за их вчерашнее постыдное поведение, но и за то, что они так нагло глумятся над уважаемыми им краснокожими, выражаясь и кривляясь в подражание им.