Красноречие сардинки. Невероятные истории подводного мира

Кораллы, которые можно наблюдать на средиземноморских рифах – желтые “свиные зубы”, растущие на скалах, и восьмилучевые кораллы альционарии с крупными мягкими цветами, – менее яркие и разноцветные, чем обитатели тропиков, зато рассказывают столь же захватывающие истории. Именно в этом море, если верить древнегреческой легенде, кораллы родились, когда герой Персей вступил в схватку с чудовищем по имени Медуза. Она была одной из трех грозных горгон со змеями вместо волос, а ее взгляд превращал человека в камень. Неизвестно, вдохновился ли Персей примером stratum argenteum сардины, но как бы то ни было ему пришло в голову воспользоваться зеркалом, чтобы не глядеть в лицо своей противнице. Вполне возможно, что ее глаза утратили свою способность обращать живых в камень, когда их свет поляризовался при отражении. В любом случае Персею удалось отрубить Медузе голову. А пока он праздновал победу, кровь Медузы пролилась на прибрежные водоросли, которые тоже немедленно превратились в камень и стали кораллами. Сами того не подозревая, греческие поэты уже в древние времена выдвинули в своей легенде гипотезу о коралловом симбиозе между водорослями, скалами и щупальцевыми животными. Более того, по их словам, коралл был порожден чудовищем по имени Медуза, а сегодня мы знаем, что медузы и кораллы – это животные семейства стрекающих, ближайшие родственники, которые выглядят по-разному, но анатомически работают одинаково и вообще иногда образуют единое целое. Действительно, большинство медуз в процессе жизни могут прикрепляться к скале и превращаться в полипов. Соответственно, большинство полипов способны жить в открытой воде в облике медуз (за исключением некоторых кораллов – строителей рифов, у которых в открытом море живут только личинки). Что до оставшихся в тени горгон, сестер Медузы, то они дали свое имя отряду глубоководных кораллов, которым не нужен свет, чтобы расти. Медузы распугивают купальщиков, при их появлении многие предпочитают оставаться загорать на пляже. Но я вспоминаю, как, открыв для себя подводное плавание, понял, что медузы – потрясающие объекты для наблюдения. Никто и ничто не могло заставить меня выйти из воды, даже когда солнце начинало садиться, а вода становилась холодной. Едва закутавшись в полотенце, стуча зубами, я принимался мечтать, как снова погружусь в море и буду слушать истории морских существ.

Увы, каждое лето каникулы рано или поздно заканчивались.

Глава 4 Маленькая рыбка вырастет в большую

Камбала растет и становится плоской. – Почему анчоусам приходится есть собственную икру? – Киты обмениваются словами песен

Детские воспоминания… “Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов”. Стоило сесть за парту, и меня усыпляло монотонное бормотание учителя. Звонок, дребезжащий в школьном дворе, всякий раз не без ехидства напоминал, что каникулы прошли. На улице стояла чудесная погода.

Почему школьные занятия каждый год возобновляются в сентябре? Не сознательно ли выбран именно тот момент, когда за окном еще лето, море, прогретое солнцем, успокаивается, а листья на деревьях становятся разноцветными, словно бросая вызов укорачивающемуся дню? Не специально ли взрослые выискали самое неподходящее время, чтобы запереть детей, когда виднеющееся в окне небо все еще ярко-синее и будто зовет к приключениям и свободе?

Облокотившись о парту из ДСП и подперев голову ладонью, я вполуха слушал скучные сведения о равнобедренных и равносторонних треугольниках. Словно загнанное животное, я не понимал, зачем меня здесь держат и что я здесь делаю. Мне говорили: ты ходишь в школу, чтобы учиться. Однако именно учитель, то есть человек, который много знает, задавал вопросы ученикам, а вовсе не наоборот! Такой способ обучения казался мне загадочным.

В полудреме я вытащил “папку с двойными листами А4 в мелкую клетку с полями”, вынул один лист и принялся рассеянно чертить линии простым карандашом с обязательной маркировкой HB. Даже об этом карандаше, которым предписывали пользоваться все официальные школьные программы, мне ничего не рассказали. Все в детстве пользовались этими карандашами, но никто не знал значения ни H, ни B и никогда не задумывался о наличии других карандашей, в том числе редчайших 6H или 8B. От рассеянных движений грифеля на бумаге появлялись переплетающиеся линии, возникал пейзаж, за который можно было зацепиться мыслями и взглядом, и я понемногу отдалялся от черной доски, исписанной теоремами. Карандашные линии освобождались от клеток тетради, шаг за шагом уничтожая свое узилище с голубыми решетками и красными полями. Я блуждал по волнам рисунка. Карандаш породил сардинку, которая медленно выплывала из его кончика. Грифель терся о бумагу, а мне слышался шум прибоя. Класс расплывался в морском тумане. Рыбка постепенно увеличивалась, а ее изображение увлекало меня за собой.