Красные части. Автобиография одного суда

Думаю, тебе нужно делать то, что считаешь нужным, — лепечу я, прекрасно понимая, что он без понятия, что именно он считает нужным, и вряд ли сможет додуматься до этого в ближайшие пару минут, пока заполняется зал.

Он перешагивает порог, и на экране загораются слайды.

Фото № 2:

Джейн на металлической каталке. Снимок сделан в профиль, от грудины и выше. На ней ничего нет, кроме нежно-голубой повязки на голову — узкой, чуть шире ленточки. Ее медно-рыжие волосы блестят от крови. Вокруг шеи, почти как еще один модный аксессуар, как какой-то дьявольский галстук, обвивается чулок, которым ее душили; оба его конца направлены в сторону камеры. Чулок красноватого оттенка, возможно, от старости фотографии. Насколько я знаю, это был обыкновенный коричневый чулок. Чужой. «Привнесен на место происшествия», как говорят. Он впечатался в ее кожу так глубоко и так несправедливо, что выглядит нарисованным. Ее лицо, плечо и подмышка сияют, как самостоятельные источники света. Ее подмышка особенно бела и нежна, как подмышка маленькой девочки. Подмышка, которая никогда не видела солнца.

После первых нескольких снимков Хиллер подходит к нашей скамье. Он говорит нам шепотом, что следующий слайд особенно страшный и что, возможно, нам лучше его не видеть.

На нем шея Джейн после того, как сняли чулок, — шепчет он. — Борозда довольно глубокая.

Моя мать повторяет его слова деду, который сидит справа от нее и слышит недостаточно хорошо, чтобы разобрать шепот Хиллера.

Он говорит, что, возможно, нам лучше не видеть следующий слайд, — говорит моя мать ему на ухо. — Борозда довольно глубокая.

А? — переспрашивает дед. — Что?

ВОЗМОЖНО, ТЕБЕ ЛУЧШЕ НЕ СМОТРЕТЬ, — повторяет она театральным шепотом, опуская голову.

Наклоняясь к коленям, она шепчет мне: Скажи, если мне стоит взглянуть.

Когда моя мать пригибается, я оказываюсь у всех на виду, как последняя птичка на проводе. Я сижу, тупо уставившись на экран в ожидании смены слайда, понимая, что могу контролировать поток входящей информации не более чем антенна.

И все-таки я придумываю маленькие хитрости. Каждый раз, когда изображение появляется на экране, я бросаю на него короткий взгляд, быстро моргая, как затвор фотоаппарата. Затем я смотрю на него подольше, понемногу увеличивая «выдержку» до тех пор, пока не смогу не закрывать глаза. Я знаю, что снимок задержится на экране на какое-то время, пока стороны и свидетели не скажут всё, что должно быть сказано. Так что спешки нет. Можно медленно приспосабливаться. И вот что важно: ты действительно приспосабливаешься.

Ну? — шепчет моя мать, всё еще пряча голову в колени.

Не так уж плохо, — шепчу я в ответ. — Но вполне можно и не смотреть.

Когда в конце дня мы друг за дружкой шагаем к выходу, дед хлопает мою мать и меня по спине и уверенно говорит: Что ж, мы не пострадали.

Понятия не имею, о чем он говорит.

Говори за себя, — хочется сказать мне.

Или: Это ты сейчас так думаешь, но погоди немного.

Или: Что ты имеешь в виду «не пострадали»? Что для тебя «пострадать»?

Я поддерживаю его за локоть, пока мы спускаемся по лестнице, а другой рукой он держится за перила. Внизу он обнимает меня и говорит: Ты же знаешь, ты всегда будешь моей Джейни.

Боже, дедушка, — хочу сказать я. — Ты видел, как выглядела твоя Джейни на том экране? Выглядела она не очень.

Но я только киваю, автоматические двери распахиваются перед нами и выплевывают нас обратно в удушливую летнюю жару.

Телеканал Court TV позже сообщил: